– Вам идет, – шепнула она. – Я сразу поняла.
На московский поезд они в этот день, конечно, уже опоздали. Настя не помнила, как они провели этот вечер, наверное, просто гуляли по деревне, настолько ей хотелось уже в Москву, все показать маме и папе.
Да и вообще. Не только им.
Утром они как в тумане метались по Мотоли в поисках второй дубленки, для тети Гали, наконец нашли, жесткую, твердую, огненно-рыжую, по ее размеру (Галя была совсем маленькая, даже тщедушная, и здесь с этим были, конечно, проблемы), – и потратили все оставшиеся деньги, до рубля. Дубленку тетя Галя потом не носила, но, кажется, покупателя на нее нашла.
В поезде Настя читала книгу и думала.
Кстати, именно в это время я пережил один из самых острых своих кризисов идентичности, как сказали бы сейчас психотерапевты. Но тогда я такого определения не знал и просто много сидел дома и тупо смотрел в стенку. Мама часто просила меня отоварить продуктовые заказы, талоны на которые им выдавали на работе. Я стоял в особом отделе огромного сорокового гастронома, возле здания КГБ, и терпеливо ждал своей очереди. Густой запах советской жизни, который царил в этом отделе и в этой очереди, иногда сводил меня с ума. Чуть-чуть пахло подгнившей картошкой, мокрыми опилками, которые рассып
Однажды я попросил Настю постоять вместе со мной. Просто так. Мы с ней откуда-то возвращались.
Она была в своей дубленке. И рыжей лисьей шапке.
В магазине в это время милиционеры начали проверку документов – дело в том, что шла борьба с «нарушениями дисциплины», и людей, которые в обеденный перерыв оказывались в магазине, стали штрафовать. Но сначала была долгая процедура выяснения личности.
Ко мне подошел дружинник и попросил предъявить документы.
– Он в газете работает! – весело сказала Настя. – У него скользящий график.
Дружинник смутился, но не хотел признавать свое поражение.
– А вы, девушка? – ласково спросил он.
– А я в журнале.
– У вас тоже скользящий график?
– У меня больничный, – твердо сказала она.
И, тихо потоптавшись рядом, дружинник все-таки отвалил.
Мы вышли из магазина. Я прижимал к груди бумажные пакеты.
– Слушай, Настя! – сказал я вдруг. – А как ты думаешь, все это кончится когда-нибудь?
– Что «это»? – не поняла она.
– Ну вот это… – я кивнул на окружавшую нас площадь имени Дзержинского, на гастроном, на тень дружинника, маячившую где-то там.
– Откуда я знаю… Но, Лева, знаешь что, жизнь… Жизнь – она такая, упругая… Ты не переживай так сильно, ладно?
Ей было уже пора, и она, кивнув, пошла в другую сторону.
А я со своими пакетами – к метро.
Уже подходя к стеклянным дверям, я все-таки обернулся.
Пошел снег.
Она шла сквозь снег в своей новой дубленке и рыжей шапке, и это было прекрасно.
Случай в командировке
Люся Финкельштейн, 1959 г.р., член ВЛКСМ с 1974 года, еврейка, из семьи служащих, после школы устроилась работать в одну газету. Вернее, сначала она поступила в институт, но, поскольку денег было мало, Люся устроилась в газету «на договор», ведь людей там вечно не хватало, заполнять каждый божий день четыре огромные полосы (формата А2) идеологически выдержанными материалами было очень непросто. Ей достался «сельский отдел», как они говорили, – а на самом деле отдел комсомольских организаций Подмосковья, и она часто ездила по области в командировки; Егорьевск и Коломна, Луховицы и Зарайск стали ей практически родными, не говоря уж о прекрасном городе Подольске, но вот как-то летом она взяла командировку не от своей газеты, а от «Пионерской правды» и поехала в Дагестан.
Это, конечно, было совсем другое дело. Песчаный пляж, старый город, крепость, зелень садов, Каспийское море, фрукты, красота.
Секретарь горкома комсомола, вежливый симпатичный парень, когда они прощались, предложил «приезжать просто так», и она почему-то это запомнила.
А в августе они с подругой Николаевой решили поехать в Крым. На две недели. В отпуск.
С деньгами проблем не было – она немного подзаработала и немного подкопила, с жильем тоже – был адрес и телефон, который надыбала Николаева, и
