Уже тогда над Москвой было очень светлое небо, но звезды были еще видны. С каждым шагом я становился почему-то все более счастлив.
На подходе к «Войковской» меня все-таки остановил какой-то скучающий гаишник на мотоцикле.
– Что так поздно, молодой человек? – спросил он, козырнув и проверив документы.
– От девушки возвращаюсь, товарищ капитан! – честно сказал я.
– А! – улыбнулся он и медленно, очень красиво отъехал.
Из ближайшего автомата я позвонил Лаврову.
– Ты чего, Лева, совсем? – спросил он меня. – Поздно уже. Второй час.
– Не, Лавров, слушай, тут вот какая история. Я сейчас нахожусь в начале Ленинградского проспекта…
– Где ты находишься? – заинтересовался он.
– Ну… я тут был на одном дне рождения… и у меня, короче, не осталось денег на такси… и короче, я тут, а книга у меня с собой.
– Какая книга? – всполошился Лавров, и было слышно, как он резко встает, надевает рубашку и просовывает ноги в тапочки. – Какая книга? Я тебе дал Кастанеду? – уточнил он вопрос.
– Нет, «Технология власти»…
– А, эта… – расслабился мой друг и зевнул.
– Слушай, ну а что делать, если меня милиция остановит?
– Да никто тебя не остановит.
– А если вдруг, то что говорить? Я просто не знаю, у меня нет опыта в таких делах.
– Вообще из дома лучше не выносить, я же тебе говорил, – снова скучно зевнул Лавров. – Ну это, конечно, неприятная история будет. Скажи, что это… ну, нашел на улице и типа не знал, что это такое вообще. И тупо придерживайся этой версии. Про меня только не говори, ладно? – добавил он.
– Может, ее того… испачкать? – вдруг сказал я. – Если я ее на улице нашел. Так версия будет правдоподобней.
– Я тебе испачкаю, гад, – сказал Лавров и повесил трубку.
Но тут мне захотелось позвонить Лаврову еще раз. Откуда у меня было столько двушек в этот вечер, ума не приложу. Наверное, запасся заранее. Ведь я шел на ответственное свидание.
– Слушай, Лавров, – сказал я. – В общем, она меня выгнала. Сказала, что остается ночевать у подруги, а я чтоб шел… ну, в общем, домой. Такие дела. Что мне теперь делать?
– Не жлобствовать… – сказал он веско. – Может, она была не в настроении. Или ты повел себя не как настоящий человек, который звучит гордо. Откуда я знаю. Забудь. И больше мне сегодня не звони.
В этот момент надо мной пролетела большая черная птица. Я вздрогнул. Птицы в это время суток должны были спать, да и вообще никаких птиц в Москве в это время года я давно уже не видел – ну голуби, мокрые воробьи, иногда вороны. Но ночью?
В этот момент я решил отдохнуть и прислонился к стене сталинского дома на улице Горького.
Невозможно было вообще поверить, что это она – улица Горького.
Было тихо, пусто, легкий туман окутывал троллейбусные провода, взглядом я искал горящие окна и, помню, все-таки нашел одно, стал думать – кто в нем, что с ним, может быть человек страдает или болеет, а может быть у него просто бессонница, а может быть он пишет роман и у него ничего не получается, а может быть он собирается в путь – в командировку или просто на работу. Этот полный, глубокий сон ночной Москвы меня просто потряс, я чувствовал себя, как на другой планете, я шел по середине абсолютно пустой улицы Горького, как по коридору своей квартиры, и мне было как-то очень хорошо в этом городе, он был весь мой, я легко чувствовал в нем свое будущее, и оно меня вполне устраивало – эти сдвинувшиеся стены были родными, как в детстве, когда я вставал ночью и шел в туалет, я трогал рукой стены, и они помогали мне не упасть, в этой кромешной темноте, в этом светлеющем воздухе просто стояло мое будущее, мне становилось все лучше и лучше, я очень легко думал обо всем, странно только было, что я проходил сейчас буквально рядом с домом Лизы Багромовой, а ее там не было, и я подумал, что в моем будущем ее все-таки нет – нет совсем.
Я помню, как мы с ней отправляли денежный перевод с Центрального телеграфа. Сначала она проверила, нет ли ей писем или посылок, ничего не было, тогда она обиженно поджала губы и пошла отправлять деньги, долго там что-то писала. Я сидел в центре зала на массивной деревянной скамье и смотрел вокруг.
Это было огромное помещение, и потолок был не то что высокий, он был огромный, как в церкви, как в Исаакиевском соборе, не хватало только маятника Фуко, люди вокруг все были немного как будто согнуты своей заботой, все были как бы немного сутулы – заполняя бланки, проверяя телеграммы, ожидая вызова в телефонную кабину, чтобы позвонить во Владивосток или в Париж. Теперь я понял, почему она любила сюда заходить: это было невыносимо грустное место, храм разлуки, и ей это было чем-то приятно. Наконец она села рядом и спросила меня:
– Зачем ты за мной ходишь, а? Тебе делать нечего?
– Не знаю, – сказал я. – А что, нельзя?
– Да нет, это твое дело… – отвернулась она.
