Поворачивая с Горького на Тверской бульвар, я встретил еще одного человека.
Он был адски пьян, но твердо стоял на ногах.
– Курить есть? – преградил он мне дорогу.
Я дал ему сигарету и спички.
– Куда идешь?
– Домой, – устало ответил я.
– Послушай… – неожиданно сказал он. – Вот я… я могу тебя арестовать… Но мне нужны деньги.
– У меня есть рубль… – просто сказал я. – Могу одолжить…
– Одолжить? – криво улыбнулся он. – Вот ты какой… ну давай.
Он долго смотрел на мой бумажный рубль и тяжело дышал.
– Слышь, парень… – сказал он. – А у тебя че в портфеле? Наркотики?
Я молчал.
– Ну вот чего мне с тобой делать, а? Ну вот скажи… Неохота будущее твое ломать. Понимаешь меня?
– Понимаю… – сказал я.
– Ладно, иди! – он резко махнул рукой и зашатался. – Иди!
Я перешел улицу и шагнул в тень деревьев. Потом оглянулся. Человек все так же стоял и чего-то ждал.
У меня тряслось все – колени, руки и в животе.
Было очень неприятно.
Начиная с Никитских ворот – здесь я повернул направо и пошел к площади Восстания – появились первые машины и редкие прохожие. Я понемногу успокоился.
Время снова cтало двигаться, дышать.
– Пойми… – говорила мне Лиза. – Ну вот представь, ты сидишь дома, читаешь, может, или просто так, думаешь, и вдруг резкий звонок. Ты думаешь: кто это? Может, что-то случилось? И вот ты идешь и думаешь – а кто это звонит? А это ты.
Трудно сказать, что в ней было такого. Может быть, именно голос. Голос в трубке. Он был какой-то другой, не такой, как у всех.
– Это очень странно… – говорила она. – Мне все говорят про голос. Голос, голос…
Я звонил ей еще много раз. Меня опять обволакивал ее голос, обещавший что-то, чего не могло быть в принципе, ее угрюмость, ее шуточки, колкости, это неприятное молчание, потом тяжесть придавливала наш разговор к земле, и я бросал трубку в страшном раздражении, но не на нее – на себя.
И каждый раз, когда я звонил ей снова, в моей голове возникал странный коридор, по которому я иду вперед, как по ночной улице Горького. А в конце светофор и поворот в правильном направлении. Если повезет…
Но никогда в жизни не было больше так светло и пусто, как в ту ночь. И кстати…
В кармане в этот момент я сжимал последнюю двушку.
Но звонить никому не стал. Было слишком рано. Около пяти часов утра.
В отказе
Когда Лера Кислова (русская, член ВЛКСМ с 1978 г., студентка вечернего отделения Московского полиграфического института) думала, с чего же все это началось, она всегда вспоминала ту майскую поездку в Загорск.
Да, это была совершенно чудесная поездка, когда они всем седьмым классом «А» отправились осматривать музеи, древние храмы и другие достопримечательности этого старинного русского города, но, увы, получилось все не совсем так, как было намечено.
Леру Кислову и двух ее подружек (Чухлову и Саркисян) прямо с вокзала Маргарита Семеновна решила отправить домой – во-первых, ей не понравились их слишком короткие юбки и то, что они накрасили губы, во-вторых, они взяли с собой лимонад и конфеты и ели их уже по дороге, что было строжайше запрещено, а в-третьих, опоздали на десять минут. Маргарита Семеновна решила проявить педагогическую волю и жестко, безо всяких разговоров послала их к родителям: мол, «подумайте на досуге», но девочки домой не поехали, совершенно ее не испугались, взяли билеты и просто сели в другой вагон.
Это разъярило Маргариту Семеновну до крайней степени, однако на том дело не кончилось – пока класс чинно слушал экскурсовода, они втроем лазали по башням и стенам, жрали в три горла мороженое и жареные пирожки и наконец на обратном пути увидели из окна электрички реку, вышли на какой-то станции, стали кататься на лодке, и прокатались до позднего вечера, аж до девяти часов.
Когда они оказались на Ярославском вокзале, уже в полной темноте, Кислова сообразила, что они малость перегуляли, но было уже поздно – родители встретили с поджатыми губами, «я даже не знаю, что из тебя вырастет», сказал папа горько и пошел в свою комнату слушать радиоприемник, а мама сразу села за телефон и стала обзванивать Маргариту Семеновну и других родителей, которые страшно переполошились, когда в числе вернувшихся не обнаружили трех девочек, и тут-то и началась паника, усугубленная слегка напуганной, но несломленной Маргаритой Семеновной, которая, разумеется, подбавила жару.
