– Спи, балда.
И от этих ее слов мне почему-то становилось очень спокойно, и я засыпал.
Впрочем, иногда эти вставания Маргариты Игоревны (ночные или вечерние) действовали и на ее психику.
– Слушай, – говорила Тараканова. – А если она вдруг умрет? Давай съедем отсюда. Я так больше не могу.
Тут во мне просыпался рациональный человек, и я строгим шепотом отвечал Таракановой:
– Ты сначала другую комнату найди.
И действительно, найти подходящую комнату в то время в Москве было непросто. А больше сорока рублей мы платить просто не могли.
Как-то раз нам действительно пришлось вызывать неотложку Маргарите Игоревне. В коридоре на тумбочке лежал «тревожный» телефон родственников, написанный аккуратным почерком на каком-то листке, вырванном из блокнота, но вот я не помню, чтобы мы туда звонили, этим родственникам. А неотложка как-то раз приезжала.
А вот что я хорошо помню, так это неожиданно завязавшиеся наши с Маргаритой Игоревной личные отношения.
Однажды я шел среди бела дня по коридору с чайником или чашкой в руках и чуть не уронил чайник или чашку, потому что из-за ее двери раздался протяжный стон или крик:
– Помогите! По-мо-ги-те!
Я быстро поставил посуду на кухонный стол и осторожно приоткрыл дверь. Маргарита Игоревна сидела на подушках и внимательно смотрела на меня. Она была в ночной рубашке, но сверху накинула вязаную кофту, то есть – ждала.
– Вас как зовут? – строго спросила она.
– Меня? – опешил я. Почему-то мне казалось, что она уже не раз звала меня по имени. Я назвался.
– А почему такое антисоветское странное имя?
Я опять не знал, что сказать, – почему же странное? И почему антисоветское?
– Но поймите! – вдруг громко воскликнула Маргарита Игоревна. – Лев – так звали Троцкого! Кто ваши родители?
Я пожал плечами и стал объяснять.
– Так вот, – не дослушала она. – Вы им объясните, что имя все-таки антисоветское. Троцкий был врагом партии!
Мы немного помолчали.
Я переживал услышанное.
– Кем вы работаете? – снова резко спросила она меня.
– Журналистом.
– А вы читали резолюцию Восемнадцатого съезда партии?
– Маргарита Игоревна… – жалобно спросил я. – Может, вам водички принести?
– Не заговаривайте мне зубы, – резко сказала она. При этом рука ее потянулась куда-то под одеяло и затем вновь вылезла. В ладони Маргарита Игоревна держала два рубля бумажками и целую горсть мелочи.
– Вот что… – сказала она решительно. – Идите в угловой гастроном, купите мне две бутылки портвейна. Потом мы с вами поговорим.
– Ты куда? – испуганно спросила меня Тараканова, когда я в коридоре начал торопливо надевать ботинки и куртку.
– Да так… – уклончиво ответил я. – Кое-что купить попросила. Хлеб, масло, там кое-что по мелочи.
– А… – недоверчиво протянула Тараканова. – Ну иди…
Выйдя на Ленинградский проспект, я долго стоял, соображая, где же тут угловой гастроном. Он был на другой стороне проспекта, а мы покупали все, что нужно, в магазине «Кулинария», который был прямо в нашем доме, и еще в маленьком магазинчике «Продукты», который был чуть дальше.
До углового «Гастронома» нужно было добираться по длинному и жутко мрачному подземному переходу. Был сырой и морозный московский вечер, противно шумела Ленинградка, огни, окна, фонари, чужие неприятные люди и я, идущий за каким-то портвейном для совершенно чужой, не знакомой мне старухи.
Мысль о смерти вновь догнала меня: а вдруг она умрет от этого? Такая старая, разве ей можно, – но, подумав, я решил, что должен выполнить последнее желание старого большевика (большевички), в конце концов она это заслужила, строя новый мир.
Я послушно отстоял небольшую очередь, легко выбрал марку портвейна, сейчас уже не помню, что это было – не самого дорогого, чтобы хватило на две бутылки, поплелся обратно, вошел в квартиру, аккуратно поставил сумку под вешалку, вошел в комнату и выдал Маргарите Игоревне сдачу и портвейн.
– Спасибо вам, Лев… – спокойно сказала она. – Так вот, на Восемнадцатом съезде партии оппортунизм Троцкого был окончательно квалифицирован как предательство. Он предал партию, понимаете?
Внимательно посмотрев на меня, она добавила:
– Но вы знаете, он был человек со вкусом! – и хрипло засмеялась. – Писал о поэзии… В частности, о Есенине. Но зато потом, потом… Ладно, мы об этом с вами еще поговорим.
