– Да ты не бойся… – сразу и как-то по домашнему сказал Евгений Борисович. – Бывает и хуже. Садись в кресло.
Потом, после осмотра, кивнул, небрежно взял деньги и повел в операционную.
Перед тем как она разделась, он сказал:
– Послушай, ты это, вот что… После операции я могу тебе разрешить у нас полежать, но, понимаешь, максимум часа два. А потом тебе надо будет ехать домой. Дома есть взрослые?
– Но они не знают, – честно сказала она.
– Не важно. Короче, если будет что-то – температура поднимется и все такое, ты мне сразу звони. И учти, после наркоза будет тяжело ехать далеко на общественном транспорте. Забрать тебя некому?
– Некому, – кивнула она.
Он молча повел ее в операционную, и там она легла на стол…
Вошла сестра, пожилая, брезгливо ее осмотрела, наконец ей ввели какой-то укол, наркоз был, конечно, странный, она такого совсем не ожидала, не было отключения, не было никакого сна, ни кошмарного, никакого, Евгений Борисович что-то ее спрашивал, она что-то ему отвечала, пожилая сестра смотрела все так же брезгливо, в окно светило солнце, и ее мучила мысль, почему же она не засыпает и когда все начнется, потом она вдруг открыла глаза и обнаружила себя одну в палате.
Зашел Евгений Борисович.
– Повезло тебе, что лето. Народу мало. Ты как?
– Я давно лежу? – слабо спросила она.
– Недавно. Часа полтора. Слушай, все должно быть нормально, но если что, ты сразу звони. Сейчас сестра придет. Она у нас строгая, но добрая, ты не обижайся. Проводит тебя немного.
– Какие ж вы девки, странные, – сказала сестра, когда принесла ее обувь и другие вещи. – Ну а если бы осложнения? Ну а если что не так пойдет?
Анжелика молча встала.
Сестра молча сунула ей в руки упаковку ваты гигроскопической.
Стоило все это удовольствие сорок рублей. На прощание Евгений Борисович даже ее приобнял.
– Ты учти, если кому-то скажешь, меня могут посадить, – просто сказал он. – Все на доверии.
…Еще Евгений Борисович сказал, что она очень ругалась матом. Это было единственное светлое пятно. Она шла до остановки трамвая, еле передвигая ноги, и улыбалась про себя, представляя эти свои слова.
Дома она сказала матери, что была в кино с подругой и очень устала.
– Ты чего такая бледная? – встревожилась мать. – У тебя все хорошо?
– Просто к сессии много готовлюсь, – сказала Щеглова и вошла в свою комнату.
– Анжела! – крикнула мать из кухни. – Я тебе совсем забыла сказать, тебе подруга звонила, ну эта, с простой фамилией. Лена…
– Голубева?
– Ну да! Слушай, а ты не можешь мне немного помочь?
Она пошла на кухню.
До полвторого ночи они перебирали какие-то ранние грибы. Потом варили и потом рассовывали отвар по кастрюлям.
Это было как в аду. Щеглова думала, что упадет, но не упала.
Утром мама еще попросила ее помыть пол в комнатах.
Все было в порядке.
За этой самой ватой гигроскопической я отправлялся сразу, как только видел ее в аптеке. Ну предположим, заходил в аптеку и видел очередь, не очень большую, человек на десять, на пятнадцать. Сразу становилось понятно, что – вот, «выбросили вату». Ее всегда покупали по многу, при продаже ограничений на вату, слава богу, не делали – и вот я, купив какой-нибудь аспирин в бумажной упаковке, уже торопясь, уже понимая дальнейший ход своих действий, бежал к своему подъезду, поднимался на лифте, открывал дверь ключом и громко спрашивал с порога:
– Слушай, тебе вата нужна?
Как правило, она отвечала:
– Конечно нужна, а ты что, в аптеке ее видел? Беги скорей!
– Ну так сколько тебе нужно? – уже слегка раздражаясь, отвечал я. – Десять, двадцать упаковок?
– Ну десять…
Я брал деньги (рублей пять, вообще одна упаковка ваты стоила недорого, копеек сорок, кажется; обычно вся имевшаяся в доме наличность лежала в какой-нибудь книжке, среди страниц, или в старой стеклянной конфетнице на комоде) – и бежал обратно в аптеку занимать очередь.
– Можно десять? – говорил я тихо, подходя к прилавку и оказываясь с усталой продавщицей лицом к лицу. Она смотрела на меня внимательно, как будто
