согласилась собирать эти взносы?
Стояла золотая осень, которая иногда ненадолго бывает в Москве – как если бы это были гастроли столичного театра в маленьком городе.
– Что же мне теперь делать, а? – твердила Смирнова снова и снова с небольшими перерывами.
Неподалеку от издательства был хлебозавод, который являлся достопримечательностью 5-го Новодмитровского проезда. В определенные часы он распространял вокруг очень вкусный запах свежего хлеба, и еще в нем был маленький магазинчик, вернее ларек, где можно было купить свежую булку городскую за семь или свежий батон за тринадцать копеек.
– Пойдем? – кивнул я в сторону хлебозавода.
Она нехотя согласилась. Мы перешли железнодорожные пути.
Хлебозавод представлял из себя огромное краснокирпичное здание сложной формы.
– Вам булку или батон? – равнодушно спросила продавщица.
– Давайте две булки, – неуверенно сказал я.
– А мне еще батон, я домой возьму, – добавила Даша.
С белым хлебом в руках мы торжественно пошли дальше.
Потом мы купили кефир, и теперь нам точно нужно было какое-то спокойное место, чтобы все обсудить.
Даша уверенно свернула с шумного Дмитровского шоссе – и мы вошли в тихий двор довольно большого сталинского дома, который, как я уже говорил, стоял справа, неподалеку от платформы «Дмитровская» (если ехать из центра в область).
– Я давно хотела рассказать тебе одну вещь, – загадочно сказала она. – В этом доме, на восьмом этаже, я, к сожалению, не знаю, в каком именно окне, – жила одна женщина. Она работала в нашем издательстве. Женщина была совершенно одинокая. И вот, уже выйдя на пенсию, она вдруг покончила с собой. Оказалось, что она всю жизнь любила главного редактора одного журнала, и вот этот самый редактор к ней сюда ходил много лет. А потом перестал. Представляешь? Мне папа об этом рассказывал.
– Тяжелая история, – сказал я. – А это точно было? Или это всего лишь красивая легенда?
– Что ж в ней красивого? – обиженно ответила она.
Теперь мы молча ели булку с кефиром, и я смотрел на Дашу. Она была маленькая, с жидкими волосами, не очень здоровой кожей и с большими, немного выпуклыми бесцветными глазами.
– Ну так что? – сказал я. – Мне пора возвращаться на работу. У тебя есть план?
– Есть, – сказала она, не глядя мне в глаза. – Я составлю новую ведомость, и ты распишешься за всех. Понял?
– Гениально, – сказал я угрюмо. – Такой обман действительно никто не заметит.
– Да тут вообще все обман… – вдруг выпалила она и осеклась.
Однако неприятности в этот день вовсе не закончились. Войдя к себе в кабинет, я обнаружил сумасшедшего Женю, который жег бумажки прямо за моим столом.
Кабинет я, как всегда, не запер на ключ, хотя он у меня был.
– Жень, ты что, охренел? – заорал я.
К счастью, он не успел сделать большой костер, но запах был ужасный. Горелые обрывки бумаги носились перед моим носом.
Женя залопотал что-то на своем вороньем или воробьином языке.
В этот момент зашел ответственный секретарь редакции Моисей Абрамович Ваксман, лауреат премии Ленинского комсомола за книгу «Рассказы о коммунистах» (милейший, прекраснейший человек), и стал густо ругаться матом.
Женя обиделся и аккуратно растворился в коридоре.
– Сейчас пожарники прибегут и устроят пожарную тревогу! – кричал Ваксман. – Я же тебе говорил неоднократно: запирай свой кабинет! Давай беги к Галке за сифоном!
Я помчался в приемную, принес сифон и залил весь этот ужас газированной водой.
И как раз в этот момент я понял,
– Спасибо вам, Моисей Абрамович, – тихо сказал я. – Спасибо вам огромное, то есть очень большое. Я тут это… посижу немножко, приберу у себя на столе.
Он, по-прежнему вполголоса ругаясь, прикрыл за собой дверь.
Предчувствия меня не обманули. Женя сжег свежий клавир песни «Веселые огоньки», который как раз сегодня нужно было отдавать в печать.
Где-то через полчаса я собрался с духом, медленно встал и пошел в кабинет к главному редактору.
Это был тоже очень хороший человек, очень умный, с которым у меня были нежные доверительные отношения.
Я без утайки рассказал ему все, что случилось, и он долго смеялся.
Отсмеявшись, главный впал в философское настроение.
