орудия, мощности двигателя и прочего, что я хорошо запомнил по исторической литературе наших времен.
Никитин изучил это мое творение и, привычно снабдив своими пояснениями и дополнениями, отдал прилетевшему с проверкой Заманухину. Тот криво ухмыльнулся, назвал нас «сраными фантастами, Жюлями Вернами», но тем не менее увез эти бумажки с собой в Москву, в ГАБТУ. Что потом с ними стало – не знаю.
И в этой связи спрашивается – а что может сделать человек вроде меня (всего-навсего старший сержант на невеликой должности, старательно изображающий из себя «шибко умного») в масштабах целой Второй мировой войны?
Ну не было у меня никаких выходов «на верхи». А даже если бы они и были – то что с того?
Если бы я был сержантом в обычной, фронтовой танковой бригаде, то я ни о чем, кроме как о взятии или отдании очередной деревни или высоты, и не знал бы. И при этом очень быстро угодил бы на кладбище или в госпиталь. На фронте мне точно было бы не до всяких глупостей, связанных с предсказаниями будущего.
Конечно, на месте своей нынешней службы я мог написать и подсунуть моему непосредственному начальнику, капитану Никитину, хоть что. Но с самого начала я успел усвоить, что любую мою писанину Никитин сначала потащит к товарищу полковнику, а тот, в свою очередь – уже к своим непосредственным начальникам, генералам. И они начнут педантично проверять все изложенные там факты. И займет это недели или даже месяцы. Что-то при этом, наверное, подтвердилось бы, но далеко не все и не сразу. И пока они занимались бы проверками – война все равно шла бы своим чередом, собирая жатву в виде сотен тысяч жизней.
Именно поэтому я подобных докладных записок не написал ни одной. Тем более что, как я уже говорил, для меня лично все это вызвало бы только лишние неудобные вопросы и врать на тему того, что я провидец и гипнотизер навроде Вольфа Мессинга или, к примеру, моя прабабка была ведьмой, было бы бессмысленно.
Увы, но тогда никто и никому на слово не верил. И правильно делали, кстати говоря.
Я думал и о том, что было бы, если (о чудо!) какое-то подобное мое предсказание все-таки попало бы к тому же Сталину. Что бы он стал делать?
А то же самое – приказал бы «проверить изложенные факты», только проверялось бы все это в разы дольше и тщательнее, чем в случае, когда этим занимались начальники рангом пониже. А значит, и результат был бы тот же, если не хуже, ведь при углубленной проверке соответствующие органы быстро раскололи бы, что я не тот, за кого себя выдаю. И это был бы точно конец всему.
Так что я решил не высовываться и ждать, когда наконец настанет время действовать – ведь зачем-то же именно я попал именно сюда.
Правда, во время той же командировки на Волховский фронт мы на пару с Никитиным (остальные в тот вечер вымотались и спали без задних ног) как-то распили по полкружки разведенного водой спирта под еврейские бутерброды (черный хлеб с солью, если кто не знает), и у нас зашел ни к чему не обязывающий разговор о том, когда эта война кончится, чем она кончится и что будет твориться в мире в самое ближайшее время.
Я, выдав дежурную туфту о том, что «моя прабабка умела прорицать и предсказала революцию 1917 года еще лет за двадцать до ее начала, сказал, что и сам не лыком шит и кое-что в этом смысле понимаю и умею. После чего сказал Никитину с псевдопьяной откровенностью о том, что мне «рассказали звезды» (или карты или линии на руке, ненужное зачеркнуть).
Что ничего хорошего в ближайшее время не будет. Что и Крым потеряем, и немцы дойдут аж до Волги и предгорьев Кавказа, и только потом, уже зимой, мы их наконец обломаем и погоним обратно, прорвем блокаду Ленинграда и прочее.
Понял он меня тогда или нет – даже не знаю. Поскольку мы оба были слегка поддамши, Никитин вполне мог и забыть весь этот разговор. Тем более что потом то, что я рассказал, начало понемногу сбываться. Хотя я не думаю, что даже если бы он поделился с кем-то тем, что услышал от меня, это хоть что-то изменило бы. Тяжела и неказиста участь того, кто все знает наперед.
Ну а после возвращения с Волховского фронта нашу группу немедленно отправили в Иран.
Служба там тоже была не сахар и не мед. Как раз в 1942-м иранский маршрут стал основным путем, по которому Красная Армия получала американское и английское вооружение и технику.
Ну а раз через южную границу в массовом порядке пошли ленд-лизовские танки, их прямо на месте надо было принимать, испытывать и прочее. Этакая рутина.
Людей у ГАБТУ, как обычно, не было, иначе, я так думаю, нас туда не послали бы. Но, поскольку тогда и на наших-то танковых заводах сильно не хватало толковых испытателей и военных инженеров, в Иран поехали мы примерно все тем же составом – старший группы капитан Никитин, воентехник 2-го ранга Шевкопляс, старший лейтенант Капканов (лихой фронтовой танкист, до начала войны полгода проработавший приемщиком на СТЗ и откомандированый в ГАБТУ после тяжелого ранения) и четыре «водителя-испытателя» – старший сержант Черников (то есть я), сержант Рупсюс (он же Сигизмундыч) и два присланных нам «на усиление» молодых младших сержанта – Глухоманюк и Зырин. Первое время этих двоих звали «слепоглухонемая парочка», поскольку оба они мало что умели (ускоренный военный выпуск) и толку от них было мало.
При этом, к моему искреннему удивлению, родное Автобронетанковое управление интересовали не просто испытания и приемка всех этих «Матильд», «Валентайнов», «Стюартов», «Грантов», «Универсалов» и даже поставленных в СССР непонятно за каким лешим авиадесантных «Тетрархов». Зачем это вообще было нужно, я так и не понял, тем более что все эти типы машин все равно испытывали по более углубленным программам на подмосковном
