говорится, другой вопрос. Однако в конце 1942 года даже намеков ни на какие противотанковые ракеты в природе еще не существовало, причем на всем земном шарике.
Поэтому у меня в мозгах сразу начали всплывать затасканные стереотипы из многочисленных старых фильмов. Я живо представил, как в снегу лежит редкая цепочка вооруженных чем попало вояк и с нетерпением ждет, когда ползущие от линии горизонта танки наконец доедут и начнут их убивать путем наматывания на гусеницы.
Помирать именно сейчас и здесь (на этом богом забытом хуторе Еблышкино у мелкой речки с телеграфно-кратким названием Сал) мне как-то не хотелось.
И именно поэтому я, честно говоря, не очень представлял себя лежащим в этой самой жидкой цепи, зажавшим в трясущейся руке связку противотанковых гранат и всерьез ожидающим, что экипаж лезущего на меня немецкого танка окажется неизлечимо глуп и позволит себе подъехать ко мне на расстояние броска этой самой связки гранат.
Это только в старом фильме «Аты-баты шли солдаты» два десятка наших бравых ребятушек во главе с младшим лейтенантом Суслиным пожгли двумя противотанковыми ружьями и гранатами десяток «Тигров». Правда, и сами погибли все до одного за этим «увлекательным занятием» вполне себе героически.
Только проблема в том, что кино всегда, мягко говоря, сильно отличается от жизни. И в реальности те «Тигры», едва обнаружив признаки хоть какого-то сопротивления, просто встали бы в полутора километрах от этих обороняющихся красноармейцев и за каких-нибудь полчаса просто срыли бы на фиг всю их хилую оборону с кое-как выкопанными в снегу стрелковыми ячейками из своих мощных 88-мм пушек (фугасный снаряд у немецкой «ахт-кома-ахт» был более чем убойный), причем с дистанции, исключающей любой ответный огонь из тех же «ПТРД». На реальной Великой Отечественной именно так обычно и бывало – если уж «Тигры» прорывали фронт, то они перли напролом до того момента, пока не упирались рогами в какой-нибудь стоящий на прямой наводке, врытый в землю ИПТАП или даже несколько ИПТАПов. Разумеется, такое получалось в конце войны (например, под тем же Будапештом) с того момента, как у Красной Армии появилось ну очень много приличной противотанковой артиллерии. А в 1942-м возможностей обломать прорвавшиеся немецкие танки было куда меньше…
И главная проблема была как раз в том, что у нас на этом хреновом хуторе не было не то что артиллерии, но даже и пэтээрами не пахло.
Почему стихийную оборону хутора командование поручило именно Никитину, я понял далеко не сразу, но потом до меня дошло, что там вряд ли нашелся бы хоть кто-нибудь старше его по званию, да еще и в комплекте с исправной рацией.
Сам капитан Никитин сидел за освещенным тусклым светом керосиновой лампы столом, глубоко задумавшись и развернув перед собой вынутую из планшета карту. Обстановка очень напоминала сцену из фильма «Чапаев», пожалуй, не хватало только картошки в качестве «демонстратора тактических возможностей» на тему «Где должен быть командир».
Снявшая радионаушники, слегка растрепанная и явно еще не проснувшаяся до конца Татьяна Шевкопляс сидела на табурете справа от него, а мы со старшим лейтенантом Капкановым мялись позади них. И все мы в тот момент смотрели на Никитина, словно большевики на дедушку Ленина в каком-нибудь старом фильме о временах революции, ожидающие, что им скажут какое-нибудь «архиважное слово» или, к примеру, вот-вот призовут штурмовать Зимний дворец или Перекоп.
Первым делом Никитин нашел занятие нашим сержантам Глухоманюку и Зырину. Он приказал им взять бинокль и, заняв позицию на западной окраине хутора, наблюдать за степью на предмет какого-либо движения от линии фронта в нашу сторону. При обнаружении чего-либо подозрительного они должны были немедленно докладывать. Похватав автоматы, сержантики рванули на мороз выполнять приказание. Все правильно – Зырин наблюдает, Глухоманюк слушает, практически каламбур получается. Конечно, вряд ли от их обычного бинокля в ночной темноте был бы хоть какой-то толк (увы, но времена инфракрасной оптики и тепловизоров еще не наступили), хотя засечь свет фар или выхлопы движущихся танков они вполне могли.
– Так, – сказал после того, как они ушли, Никитин с отчетливой интонацией влипшего в очередную альпийскую передрягу генералиссимуса Суворова. – Если наша карта не врет, пройти они смогут только прямо через нас. Дорога идет через хутор, километрах в двух слева от нас поворот русла речки, которая, я так понимаю, течет по дну довольно глубокого оврага, а справа, примерно на таком же расстоянии, начинается еще один овраг. То есть, если немцы не повернут, чтобы обойти нас стороной, где-нибудь далеко по степи, а пойдут прямо на нас, им остается только очень узкий участок, всего-то километров пять по фронту. В этом случае они попрут на нас просто тупо в лоб, поскольку овраги их танкам так просто не перемахнуть…
Тут он был прав на все сто. Танковых мостоукладчиков в те времена тоже почти не было. А если и были, то не такие, как надо, и не здесь. Но, если бы немцы все-таки решили нас обойти, это и вовсе стало бы не нашей проблемой. Но не следовало ожидать столь легкой жизни…
– Ну, так как будем оборонять вверенный нам боевой участок, товарищи бойцы и командиры? – задал нам риторический вопрос Никитин. К этому времени проснувшийся разномастный военный народ уже толокся в хате за нашими спинами. Все уже видели, что что-то происходит, и хотели быть хоть немного в курсе.
– Кислые наши дела, товарищ капитан, – сказал я, похоже выразив общее мнение. – Как будем оборонять и чем – неясно. Тем более, что мы даже не знаем, сколько там этих немецких танков прорвалось. Одно дело – если их пять и совсем другое – если, скажем, сто…
Насчет сотни танков я, конечно, явно хватил лишку. Но, услышав ключевые слова «обороняться» и «немецкие танки», большинство тех, кто дышал
