Некоего крупного танкового соединения, которое мы пока не видели. Но в последнее слабо верилось.
Когда гитлеровцы приблизились километра на четыре, я наконец сумел их сосчитать – всего на нас перло десять серых танков и всего лишь один полугусеничный бронетранспортер. Шли немцы на довольно узком фронте, особо не пытаясь растянуть свой боевой порядок далеко в стороны от дороги. Видимо, фрицы были уже ученые и вполне понимали, что у нас в степи попадаются засыпанные снегом овраги и ямы, куда танк может провалиться полностью, да так, что его оттуда никаким тягачом не вытащишь.
Двигались супостаты довольно медленно, явно с опаской. При этом способ их действий был каким-то предельно неправильным. По идее, впереди должна была непременно двигаться какая-никакая разведка. Разные там мотоциклисты, бронемашины с рациями, легкие танки – те, кто должен был вызывать огонь на себя и обнаруживать сопротивление на пути у главных сил, предупреждая последние об этом. Вроде бы именно так должен был поступить любой, хоть немного понимающий в военном деле человек (я уж не говорю – профессиональный военный прусской школы, окончивший какое ни на есть военное училище и сдававший там зачеты по тактике).
Но эти танки перли относительно плотной группой, не выдвигая никого вперед. Либо они уже лишились своей разведки, либо пребывали в эйфории от прорыва и под это дело напрочь забыли о тактике и стратегии. Не похоже это было на тертых арийских сверхчеловеков образца второго года войны, ох, не похоже…
При этом четыре танка в немецкой группе были какие-то странные. Два угловатых и слишком крупных, с длинными пушками (неужто «Тигры»?), а еще два – какие-то не по-немецки обтекаемые, в стиле «Т-34». Но точно не трофейные «тридцатьчетверки» и не «Пантеры» (последним под Сталиградом делать было вообще нечего, их прототипы тогда только-только начали накручивать первые километры по полигону Айзенах в Тюрингии), это было понятно даже с такого расстояния.
Остальные шесть танков были вполне стандартными «трешками» и «четверками».
Примерно уяснив общий расклад, я рванул на полусогнутых к «катюшникам», туда, где у выведенной на позицию машины отдавал какие-то распоряжения Бункевич.
– Товарищ старший лейтенант, – крикнул я, подбежав к нему. – Смотрите, вон там, видите, справа – бронетранспортер?
– Да, – ответил он, посмотрев в свой бинокль и удостоверившись в том, что я даю верные вводные.
– Цельтесь в первую очередь в ту сторону.
– Это зачем? – не понял старлей.
– Затем, что, если этот бронетранспортер уцелеет и доедет до хутора и если из него вылезет хотя бы два десятка фрицев с автоматами, бой может сильно затянуться и принять неожиданный и неприятный для нас оборот…
– Ага, это ты верно мыслишь, сержант, – согласился он и отдал бойцам соответствующую команду.
Его облепившие пусковую установку словно трудолюбивые муравьи бойцы, очень напоминающие своими ватниками, валенками и ушанками обыкновенных грузчиков, слегка развернули установку и отрегулировали направление огня. Как я понял, делали они это не столько с помощью прицела, сколько чисто визуально, доворотом самой машины.
В этот самый момент метрах в пятидесяти от нас, на том самом месте где я стоял до этого, появился Никитин в сопровождении Капканова и Глухоманюка. Все трое были с автоматами и биноклями и вид имели самый решительный. С Никитина так можно было вообще памятник ваять. Прямо Наполеон на Бородинском поле, только треуголки да подзорной трубы не хватало…
– Стреляем, товарищ капитан? – крикнул ему Бункевич.
– Пока ждем! – ответил Никитин, поднимая к глазам бинокль, такой же, как у меня.
Наш капитан что-то явно прикидывал. Впрочем, на умствования у него ушло всего минуты две, как это обычно бывает у военных людей в критических ситуациях.
Похоже, он понял, что, если тянуть и дальше – можем и не успеть.
– Гвардейцы, прицелились? – крикнул он Бункевичу.
– Так точно! – отозвался старлей.
– Тогда огонь! – приказал Никитин и заорал: – Ложись!
– Все геть от машины! – крикнул один из расчета «катюши», плотный мужичок деревенского вида в великоватых ватнике и ушанке, полез в водительскую кабину. Ну, все правильно, пульт управления стрельбой у «катюш» был именно там. Остальной расчет, явно отработанным на учениях движением, кинулся врассыпную и попадал в снег. Залегли и мы с Бункевичем.
Я поднял голову – все-таки интересно было посмотреть в натуре, как эта антикварная штука стреляет.
Сначала многократно пыхнуло, во все стороны пошел удушливый светлый дым, потом завыло-засвистело-заревело, и снаряды с отрывистым «шш- шр-рр-уу-вж-жи-жих-жих» начали уходить с направляющих рельсов яркими росчерками пламени, оставляя за собой факелы работающих двигателей и сизые облака сгоревшего топлива. Вонь при стрельбе была специфическая, с явным химическим оттенком.
А в остальном залп «катюши» проходил примерно так же, как и у всех более поздних РСЗО, до «Смерча» включительно – снаряды улетали не всей
