загорелись.
Оставшиеся три танка, чьи экипажи, похоже, до сих пор не понимали явных намеков, остановились и ударили из пушек с места. Сейчас до них было около двух километров. Снаряды ложились где попало, на хуторе и вокруг него, в стороне от нас. Собственно, что и требовалось – потеря темпа, которая означала, что бой немцами уже почти проигран, тем более что их осталось откровенно негусто. Для нас главным теперь было – не останавливаться.
Кинув по три-четыре снаряда, немецкие танки снова тронулись с места, продолжая изредка стрелять с ходу. Их снаряды опять начали падать где-то на восточной окраине. И там снова громко ржали лошади, орали люди и что-то горело.
– Давай третью! – выкрикнул сорванной глоткой Никитин.
Среди руин хуторских хат и сараев появилась третья установка, на шасси «Форда».
На приличной скорости машина выскочила примерно на то же место, откуда только что стрелял второй расчет. Может быть, зря.
– Бить по уцелевшим! – дал очень ценное указание Никитин.
А оставшиеся четыре танка приближались, продолжая методично долбить по нам, не жалея снарядов.
Через несколько минут «катюша» вроде бы была нацелена куда нужно. И вдруг, метрах в двадцати от нее, подняв при взрывах фонтаны снега, упало сразу два немецких снаряда. Я с Бункевичем и Никитин с «сопровождающими лицами» успели инстинктивно залечь. А вот пять человек из расчета буквально расшвыряло по сторонам, и они лежали на снегу, как-то не торопясь подниматься и походя на манекены. Все убиты?!
Мы с Бункевичем вскочили и, не сговариваясь, кинулись к ним. Позади нас лопнул еще один снаряд, мимо меня с противным свистом пролетели осколки. Бункевич поскользнулся и упал. В общем, получилось так, что до установки я добежал первым. Перепрыгнув через лежащего у открытой шоферской двери бойца и зацепляясь за что попало висящим на плече «ППШ» влез на водительское сиденье. В этот момент увидел, как этот гвардеец- минометчик неуверенно встает на ноги. А точнее – пытается встать. Стало быть, жив.
– Ранен? – спросил я его.
– А фиг его знает, – честно ответил батареец.
– Огонь! – орал Никитин. Его голос слышался где-то очень далеко, словно за пределами моего сознания.
– Вы прицелились? – спросил я воскресшего бойца.
– Да.
– Ну, тогда с богом, за Родину, за Сталина!
С этими словами я окинул взглядом на кабину. Да, пульт управления стрельбой был смонтирован прямо на торпедо, справа от шоферского места. Этакий металлический ящичек с короткой рукояткой в металлическом кругу посредине, из которого тянулись из кабины провода. В принципе, на «Граде» в этом плане мало что изменилось. Определившись, я затаил дыхание и «крутанул динаму».
Нет, ребята, одно дело – когда наблюдаешь за стрельбой «катюши» со стороны, а вот когда пускаешь эрэсы сам, сидя в кабине, – это вообще что-то. Тут я не просто прямо-таки офигел, а практически чуть не обосрался, когда снаряды со зловещим шуршанием (было ощущение, что они стартуют прямо с крыши кабины в каких-то сантиметрах от моего затылка) один за другим уходили с направляющих.
При каждом выстреле машину ощутимо раскачивало.
Впереди по направлению стрельбы поднялось море огня.
Но еще до того, как в цель улетел последний снаряд, до установки добежал закопченный и слегка обалдевший Бункевич (выходит, его все-таки не задело?), который недрогнувшей железной рукой, помогая себе добрым словом (смысл сказанного в переводе с командно-матерного на общечеловеческий – большое тебе человеческое спасибо, сержант, но сейчас иди на хер, пожалуйста), выдернул меня из кабины, словно морковь с грядки. После чего старлей уселся за баранку сам и врубил задний ход, уводя машину за руины сараев. Двое из ее расчета неуверенной походкой направлялись в тыл, трое продолжали лежать. Пахло гарью, над заснеженной степью поднимались новые столбы все более густеющего дыма.
А я словно оглох и тряс головой, не слыша, кто и чего командовал в этот момент.
Однако через несколько минут мимо меня проскочила четвертая «катюша» батареи с висящим на подножке Бункевичем, которая в хорошем темпе выскочила на огневую, быстро дала залп и тут же пошла на перезарядку. В этот момент звуки окружающего мира наконец вернулись в мои уши. Слава богу, кажется, это все-таки была не вполне контузия. Или контузия, но не сильная.
И здесь я вдруг понял, что стало как-то тихо. В общей какофонии звуков боя почему-то больше не было слышно глухих выстрелов немецких танковых пушек, исчез и служивший своеобразным «фоном» глухой звук работающих танковых двигателей и лязгающих траков.
Рядом со мной возник Бункевич, вся морда в саже, шинель и шапка в земле и копоти, но вид довольный, глаза шальные, как у завалившего кабана охотника или картежника, которому неожиданно поперло…
– Зацепило, а, сержант? – проорал он, дохнув на меня луком. Что за манера обжираться луком зимой? Ведь вроде бы гвардейцы-минометчики не полярники на льдине и немецкая пуля на фронте куда опаснее цинги. Или это от общего недостатка закуси?
– Не, только оглушило маленько, – ответил я и спросил: – Что, комбат, кажется, все?
Старлей на это только пожал плечами и опять убежал. Руководить. А Никитин все стоял и смотрел в бинокль на свежие пожары, словно какой-нибудь
