– Что?! Ты с ума сошел!
– Нет, я… Мне нужно туда.
Уильяма снова вырвало.
– У тебя есть кошель того ребенка. Пожертвуй деньги церкви, и священники будут молиться за тебя.
– Это не мои деньги, чтобы жертвовать их. Ведь бедный ребенок погиб в огне.
– Зачем тебе в Скорхилл?
– Прошлой ночью я слышал голос… На соборе…
– Голос?
– Да.
– Ты сошел с ума.
– Может быть. Но голос велел мне идти в Скорхилл, чтобы спасти свою душу. Было бы безумием притворяться, что я этого не слышал. Подумай: Иисус ушел в пустыню, которая наверняка была такой же, как наша пустошь. Отцы Церкви тоже уходили в пустыню – они строили там первые монастыри. В пророчествах Исайи говорилось о том, что посланец Господа был голосом, вещающим в пустыне. А Иоанн Креститель крестил кающихся не в церкви, но в пустыне, в чистых водах Творения. Пустыня – это истинное творение Господа, чистое и незамутненное.
Уильям опустил глаза.
– Ты был счастливым человеком при жизни. Я все отдал бы, чтобы иметь такую жену, как Кэтрин. Но сейчас мы одинаковы – нас рвет, мы плюемся, нас трясет… А ты еще и последний ум потерял…
– Как человек может потерять свой ум? Если это его ум, он не может его потерять.
– Бред сивой кобылы! Тебе кажется, что крики в пустыни – это признак здравого рассудка? Нет, братец. Это означает лишь то, что никому твои стенания не нужны.
Я посмотрел на небо, затянутое тяжелыми тучами.
– Я пойду туда.
– Ради всего святого, Джон, зачем?
– Тот голос знал обо мне, о нашем детстве такое, что известно только мне. Он знал все про тот день, когда я сказал священнику, что наша мать поет лучше его. Он знал, что произошло со мной вчера. Если я доберусь до Скорхилла, может быть, он заговорит со мной снова…
– И чей же это был голос? Ангела?
– Не знаю. Голос был похож на мой. Но откуда нам знать, каков на самом деле голос с неба?
– Вряд ли голос с неба был бы похож на твой. Ты уверен, что с тобой говорил не дьявол?
– А как я мог понять разницу? У голоса не было рогов и копыт…
Лица наши застыли от ледяного ветра. Я отвернулся, и меня снова вырвало. В желудке ничего не осталось, только желчь. Я видел, как темная слизь тянется к земле с моих губ. Вчера я говорил, что мы останемся братьями до конца времен, наивно полагая, что время – наша вотчина. Но сейчас мы уже умирали.
– Может быть, до Скорхилла всего семь миль, – неожиданно сказал Уильям.
– Ты пойдешь со мной?
Он пожал плечами.
– Ты не считаешь это безумием?
– Не дури, Джон. Конечно, это безумие – слушаться воображаемого голоса. Но еще большим безумием будет отпустить тебя одного. Или вернуться к твоим жене и детям. Ты не можешь вернуться домой.
Я посмотрел на Уильяма. Он был прав. Кто сообщит о моей кончине Кэтрин? Уильям тоже болен. И рядом с нами никого нет.
Мир неожиданно опустел…
Зима пришла в третий раз…
Путь к Скорхиллу стал тяжким испытанием. Нас мучила боль, все расплывалось перед глазами. Чувства изменяли нам, а ноги слабели. Мы могли думать только о том, что мы умираем. Эта мысль мучила нас сильнее физической боли. Она, словно острый нож, терзала нашу плоть. Уильям больше не был торговцем шерстью. Никогда больше он не поедет на ярмарку в повозке, набитой шерстью. Никого он не хлопнет по спине и ни с кем не выпьет доброго эля. Никогда ему не перекинуться парой шуточек с людьми, собравшимися на рыночной площади. То, что я был резчиком, теперь не имело никакого значения. Это лишь напоминало о чем-то, что было когда-то…
В Истон-Кросс я посмотрел на вершину холма. Где-то вдали лежал Крэнбрук. Детьми мы с братьями часто гуляли здесь в лесу. Мы вырезали себе палки и атаковали или защищали укрепления старой крепости. В тот день, когда сотник объявил нам с Уильямом, что мы отправимся воевать во Францию,
