реформе образования.
– Но ты не сможешь изменить их положения, если они не получат образования, – настаивала Джорджиана.
– Как вам пирог, мистер Оффремонт? – поинтересовалась Фрэнсис.
Кусок пирога соскользнул с закругленного ножа и упал на тарелку. Я не мог удержать его на плоском лезвии, поднося ко рту.
– Очень вкусно, – ответил я, наблюдая за тем, как отец Харингтон накалывает отрезанный кусочек на прибор с зубцами и ловко подносит его ко рту.
– Как называется этот прибор? – спросил я.
– Вилка, – ответила Джорджиана. – Там, откуда вы приехали, ими не пользуются?
– Мы никогда не могли позволить себе серебра, – пояснил я.
– А вы видели, что сегодня идет в театре? – спросила Фрэнсис. – Пьеса того самого драматурга.
– Я уже купил билеты, – ответил отец Харингтон.
Фрэнсис поперхнулась.
Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь звоном приборов. Все смотрели на Фрэнсис.
– Прошу меня простить, – сказала она, выпив немного воды. – Мне показалось, ты сказал, что купил билеты…
– Да, купил. Мы втроем идем смотреть пьесу Марло!
– Эдвард! – Фрэнсис бросила вилку.
– Мама, этот человек так же умен, как Шекспир!
– Придержи свое мнение при себе. Я лучше знаю!
– Правда? Откуда же?
– Мы дали тебе хорошее образование, и ты мог бы не смущать меня столь глупыми вопросами, – рассердилась Фрэнсис. – Если ты забыл, напомню: я – вдова священника и мать священника. И женщине моего положения не подобает смотреть пьесу, написанную человеком, который открыто отрицал существование Бога! И, кроме того, он совершал акты… содомии!
– Он ничего такого не делал, мама, – вмешалась Джорджиана. – Он лишь хотел этого. Мы говорим об его «Докторе Фаусте»?
– Дочь моя, ты НЕ пойдешь на эту пьесу! – твердо заявила Фрэнсис, откладывая нож и вилку.
– Но почему? – возмутилась Джорджиана. – Эдвард уже купил билеты!
– Потому что ты – дочь священника и сестра священника. И, надеюсь, когда-нибудь ты станешь женой священника и матерью священника! Но ни один достойный священнослужитель, узнавший, что ты переступила порог места, где произносят постыдные слова, не сочтет тебя добродетельной женщиной! Это просто немыслимо!
– И ради этого я должна запереть себя в четырех стенах?! А как же Эдвард пойдет туда?
– Он джентльмен и может поступать, как ему заблагорассудится. Но и он должен задуматься, чем это чревато.
– Теперь ты, дорогая сестра, понимаешь, что произойдет, если я выступлю в защиту прав состоятельных молодых девушек? Я бы не посмел зайти так далеко. Даже за нашим столом это не находит понимания.
– Но я все равно не понимаю, – стояла на своем Джорджиана, – что плохого в том, что мужчина целует другого мужчину.
– Дело не в поцелуях, – отрезала Фрэнсис.
– Я понимаю, – выпрямилась Джорджиана. – Я просто не считаю, что его заигрывания с мальчиками чем-то аморальнее того, чем многие мужчины занимаются со своими женами. Мужчина может требовать от своей жены чего угодно, может даже избить ее и сломать ей руки. И это не противоречит закону! А когда мужчина занимается любовью с другим мужчиной, его следует повесить? Я считаю, что мы должны вешать тех, кто избивает своих жен, а не любовников.
– Дорогая, – перебила дочь Фрэнсис, – я думала, что ты выступаешь в защиту прав женщин, а не за свободу содомитов.
– Да, мама, но это же ты заговорила о Марло!
– Не смей произносить его имя!
Но Джорджиана не унималась.
– Если люди твоего поколения так твердо выступают против того, что мужчины могут дарить другим мужчинам наслаждение, то меня не удивляет, что вы совершенно не возражаете против того, что мужчины могут причинять женщинам боль.
– Мистер Оффремонт, – спросила Фрэнсис, – а в вашем доме за обедом царит мир и согласие? У вас есть семья?
– Шшшш, – предостерегающе произнес отец Харингтон.
– У меня была семья, – ответил я, прожевывая последний кусок превосходного пирога и откладывая нож и вилку. – У меня была прекрасная жена, Кэтрин, и трое сыновей, Уильям, Джон и Джеймс. Но все они умерли много лет назад – и жена, и мальчики.
Наступила тишина.
