«Вот же бестолочь, – злился он. – Столько глаз и ушей завербовано в оперативную помощь, а толку – ноль… А что, если они все сговорились с преступником и попросту водят меня за нос? – Даже дыхалку перехватило от такой догадки. – Нет, не может быть. Каждый из них потеет всерьез, – вспомнил капитан с некоторым самодовольством и гордостью (гордостью не за себя, а за всю службу). – Этот страх не сыграешь…»
И вправду потели – а кто бы не потел? Только идиоты непуганые, а нормальному человеку, ясное дело, боязно, – это же ума не хватит, чтобы представить только все гадости, которые этот Свисток-с-кепкой может насвистать на твою голову. Вот и потеешь, потому что и услужить надо, чтобы беду отвести, и себя соблюсти требуется, потому как беда, может, еще и мимо просвистит, а с собой надо будет и дальше как-то жить, и все должно быть так, чтобы люди не чурались, и самому не стыдно было…
В такой вот мутоте (с одной стороны – так, а с другой – совсем даже эдак) и крутились навербованные Недомерком агенты, и добиться от них чего- нибудь ясного и определенного – никак, хоть вдребезги расшибись.
Я уже хотел приписать эти качества извечной неопределенности уникальным жизненным свойствам моих земляков-белорусов, но вспомнил, что и капитан Матюшин – тоже белорус, а в нем и в помине нет никакой подобной мутоты. Он, и проснувшись среди беззвездной ночи, первым делом думает, как принести больше пользы своей родине, и чтобы она его заметила и оценила – оценила и продвинула, но совсем не для личной славы с богатством, а для того, чтобы еще больше пользы можно было ей принести.
А ведь кроме капитана ни один человечек, куда ни глянь вокруг, в этой темной ночи не думает о родине. И не потому что спят все поголовно – даже и проснувшись, например, по малой нужде, никто и не подумает подумать о родине. Сто
Если в такую жуткую ночь не думать о родине – совсем пропадет она. Хорошо, что у нее есть Недомерок…
Однако есть и еще один человек под темным небосводом, который думает о родине. Не так вот в лоб о своей для нее пользе, как капитан Матюшин, но думает. Это Лев Ильич. Он, например, считает, что мы все приходим в мир, чтобы сделать его лучше. Пусть это не прямо о родине, но и о ней тоже…
Вот и оказывается, что самый близкий человек для Недомерка во всей округе – это его главный враг и противник, а не кто-то из его добровольных агентов. И еще в одном схожи Недомерок и Недотепок – оба они живут вперед, обгоняя медленные жизни своих коллег и соседей, разгоняя окружающее их вязкое время, где спешить – это насмешить, где дела откладываются на вечное завтра, а если и заканчиваются, то все равно недоделанными…
Они раскручивали затхлое время в сквозняки, а время тормозило их и окорачивало…
– Куды ты спешишь, Ильич? – посмеивается обычно водитель школьного автобуса Сергей Викентьевич, отправляясь с Йефом в Витебск загружаться разной хозяйственной мелочевкой, от тетрадей и карандашей до железных коробок с фильмами, которые надо сменять на новые в областном киноархиве (Лев Ильич освоил кинопроекторы, без пользы томившиеся в кинобудке, и запустил просмотр фильмов в актовом зале к огромной радости воспитателей и воспитанников, одинаково маявшихся вечерами без общего дела). – Куды спешить?.. – философствовал водитель. – Ус
– Столько еще надо успеть, – подгонял Лев Ильич, – столько дел…
Но и Недомерок, отправляясь за своим спортинвентарем, досаждал Сергею Викентьевичу очень схожим нетерпением:
– Газуй!.. Жми!.. Не тормози!..
Сергей Викентьевич Недомерку не возражал – только побуркивал невнятно.
А вот начальство очень даже возражало:
«Куда ты прешь, капитан?.. С умом надо. Сейчас время такое… скользкое… Не сообразишь – сдует к едрене-фене… Не надо бечь впереди времени – незнамо куда занесет… Все эти ускорения не для нас. Медленно поспешай, по старинке, – так и сами удержимся и, может, всю страну удержим…»
Вот и получается, что у охотника куда больше общего с жертвой, чем с его помогалами-загонщиками, и при других обстоятельствах они могли бы стать хорошими приятелями. Трудно только представить, какими должны быть те обстоятельства…
В самом начале славной работы под прикрытием учителя физкультуры Недомерок избрал Федора Андреевича в советники. Не потому, что ему нужны были чьи-то советы, а по необходимости поделиться тайными мыслями и чувствами, взбудораженными ожиданием скорой победы. Да и попросту надо было выпить с кем-то тоскливыми зимними вечерами, свободными от физкультурных или гебешных мероприятий. Кроме директора, никто не подходил ни по чину, ни по статусу.
Федора Андреевича здорово тяготили эти вечерние посиделки, но он терпел, справедливо полагая: пусть уж лучше Недомерок спаивает его, чем, к примеру, соседок по общежитию. Да и спаивал Недомерок не пойлом из винного отдела богушевского продмага, а водкой «Пшеничная», запас которой у него был немереный – наверное, выделяли из оперативных соображений, невзирая на все более и более захватную борьбу за трезвость для всей страны…
– …а как я вашего прежнего учителя вел? – бахвалился Недомерок. – Того, который удружил вам этого своего пособника, картавого на все буквы… Я же его по струнке вел – подсек, как рыбину, и уже не выпускал. Знатный был вражина, матерый… И наглый ведь был – открыто, можно сказать, плевал на нашу советскую мораль… Однажды устраиваем у него негласный обыск… – Недомерок осекся, подумал о том, что только что сказал, понюхал соленый огурец,
