прокручивал возможные варианты беседы с начальством. – Я могу и в отставку – у меня полно предложений. Меня приглашали остаться здесь, меня здесь ценят…»
Недомерок оглянулся, не подслушивает ли кто. Но кто бы его стал подслушивать? Кому есть дело до Недомерка и до того, о чем он думает? Особенно во второй половине пятницы погожим майским днем, когда все мысли о предстоящих выходных.
Алексей Иванович, завучев муж, выправлял себе обод велосипеда, совсем еще новехонького, на котором успели прокатиться почти все школьники, а сын не успел. Руки выправляли обод, а мысли были о завтрашнем отдыхе, который надо бы начать сегодня и провести максимально культурно, а для этого так мало возможностей. Ведь если подумать правильно, с государственной точки зрения, то борьба за трезвость нанесла непоправимый урон не только культурному отдыху советского человека, но и сплоченности советских людей друг с дружкой, в основе которой уважение человека к человеку, независимо от того, каким именно раздолбаем является этот конкретный человек. Любой ханурик мог спросить: «Уважаешь?» – и тут же удостовериться в искреннем уважении. А на чем держалось это уважение? На субботниках ваших долбанутых? Ф
Уразумев, какие государственные основы подрываются прямо на глазах, Алексей Иванович поспешил к Григорию, чтобы поделиться своим открытием. У котельной маялся водитель Сергей Викентьевич.
– Не ходи, – остановил он Алексея Ивановича. – Секретничают.
– Это с кем же?
– С Недомерком, с кем же еще!
Подошел Степаныч, взялся было за ручку железной двери, чтобы войти внутрь, но не решился и остался ждать с остальными. Можно было предполагать, что вся мужская часть школьных работников постепенно соберется здесь – очень уж славным был денек, ну прямо шептал про отдых и культуру… Кроме того, все знали, что пару часов назад Григорий вернул хозяину отрихтованный жигуленок и, стало быть, получил вознаграждение. Так не грошами же он его получил – кто сейчас берет грошами? В общем, и природа, и все остальное точно указывали, что у Григория к вечеру намечается большой сбор. Пока же гости Григория вынуждены маяться снаружи, – впрочем, еще не вечер.
Алексей Иванович хотел было прямо здесь поведать о своих сногсшибательных находках, но решил, что весомее будет за столом. Однако открытие напирало изнутри, понуждая перетаптываться и нетерпеливо поглядывать на дверь котельной. Но скоро успокоился и он, опустился на корточки рядом с приятелями.
А вы можете так вот сидеть на корточках, пристроив натруженные руки у себя на коленях? Не просто сидеть, а отдыхать? Ну хотя бы в облегченном варианте – спиной о какой-либо забор или о стену той же котельной, возле которой устроились школьные работники? Вот, к примеру, Лев Ильич не может. Присядет, на минуточку, выкурит скоренько сигаретку и – вперед, полетел по каким-то неотложным делам. И Недомерок не может. Пристроится, бывало, переминается при этом, перенося тяжесть с одного колена на другое, и вот уже усвистал вынюхивать, куда побежал Лев Ильич. Не усидеть им на корточках, не отдыхается. А ведь это поза философов и мудрецов. Деды наших героев сидели так же, угощая один другого ароматным табачком собственной изготовки. Отцы наших героев в свое время сидели ровно так, стреляя друг у дружки дерущую глотку махру крупной фабричной нарезки. Теперь вот сидят они, постреливая безвкусные высыпающиеся сигареты. Если бы не домашние с их вечной суетой и не начальство с их вечными фантазиями, то мои земляки-мудрецы философствовали бы таким макаром, пока не откроются для них нараспах все истины.
Или, по крайней мере, пока не откроется для них дверь котельной.
Недомерок выскользнул из котельной, что собственная тень, и эта тень смотрела на людей вокруг мутным глазом, даже и не вокруг смотрела, а в бездонный омут внутри себя. Толку от Недобитка (а ведь лейтенант, боевой офицер) было не больше, чем ранее от сержанта.
«Чего это они здесь собрались? – недоумевал Недомерок, уставившись на своих секретных помощников. – Прям наглая демонстрация безделья. Вместо того чтобы изобличать врага, сидят и чего-то сочиняют. Может даже и про меня сочиняют?»
Слова «демонстрация» и «сочиняют» как-то звонко сцепились в сознании капитана, и молнией осенила его спасительная идея.
«Вся эта диссида с чего, собственно, пошла-поехала? С провокационной демонстрации на Красной площади, когда мы спасали чехов. Не может враг про это молчать. Должен всем рассказывать. Наверное, и детям рассказывал. Надо, чтобы дети про это вспомнили и написали. Сами написали, в сочинениях. Вот это будут улики, всем уликам улики – не отвертишься!.. Это же, можно сказать, растление невинного сознания. Да за это не сажать надо, а как бешеную собаку…»
Мужики, ожидавшие у котельной, медленно распрямлялись, чувствуя некоторую свою ответственность за непереносимые беды, так явно читаемые во всем облике Недомерка. Но когда они подняли виноватые взоры на своего резидента, того было не узнать – капитан искрился энергией и рвался прямо с места в кипучую деятельность. Усвистал, даже не кивнув.
Мужики, посмеиваясь, перемещались с яркого света в пыльный сумрак помещения. Каким-то чудесным образом над каждым из них возникал солнечный столб, но это всего лишь пыль поднималась вверх от резких движений, и там, вверху, светилась на солнце в узкой щели открытой двери. Малой силой погудывал один котел, почти не добавляя жара.
Григорий водрузил на стол трехлитровую банку с самогоном, и всем стало ясно, что сегодняшняя работа теперь побоку.
