«А за той девахой с ленинградского пригнали аж четыре машины!» – ухмыльнулся Лев Ильич, вспомнив эпизод на вокзале.
– В начале обыска, – командовал Недомерок, – в начале прошу добровольно выдать оружие, боеприпасы и взрывные устройства… И ценности, – поспешно добавил он забытый в волнении аккорд.
– Ням
– А у нас есть сведения, что вы прячете у себя на квартире самодельное взрывное устройство, – торжественно произнес Недомерок.
«Оперативников шесть или семь – не сосчитать. Надо успокоиться. Теперь-то уж чего колотиться? Оперативники толкаются пока что без дела в дверях и ждут команду, чтоб броситься рыть, крушить, искать. А может, их всего пять, а те двое – казенные понятые? Не важно, как их называть, – все из одной шайки-лейки».
– Вот ознакомьтесь с выдержкой из вашего письма в Москву, отправленного 10 мая сего года. Вы сообщаете своему корреспонденту, что «отыскали недостающие детали для мощной бомбы и осталось только собрать все как следует и рвануть – и мало не покажется…»
Лев Ильич едва сдержался, чтобы не фыркнуть. Он вспомнил это письмо и обстоятельства его написания. Девятого мая в Богушевске на демонстрации по случаю Дня Победы он познакомился с замечательным ветераном. Одноногий и однорукий старик с орденом Отечественной войны на лацкане пиджака печалился о доле инвалида молчаливому и внимательному Йефу, а потом возьми и скажи: «Да грех мне печаловаться – других зусим под корень извели…» Лев Ильич сразу же превратился в струну одного лишь слуха. Это была для него личная и очень болезненная тема.
Все его детское чистое очарование революционной романтикой испарилось в десятом классе и в одно мгновение, когда он узнал о том, как Сталин очистил победившую страну от инвалидов этой страшной войны, портящих своими покалеченными обличиями цветущую красоту советских городов. Почему-то сходу поверилось, что так и было – всех извели. Прагматично и рационально. Отец Льва Ильича тоже был инвалид войны, но он был домашний и его эта скорбная участь товарищей по оружию миновала.
Все звонкие строчки про «плакать о времени большевиков», до той поры будоражившие его, отрезало в один миг. Это было начало его настоящего образования. Официальная идеология утонула выдуманной Атлантидой. Лев осознавал истинную историю страны, а история инвалидов войны все время оставалась болезненной загадкой: ни свидетелей, ни документов – только некое странное и бесспорное общее знание.
Можно представить, как обрадовался Лев Ильич живому свидетелю!.. Ветеран, оказывается, был захвачен в облаве на базаре, и его повезли-потянули через полстраны к северным краям вместе с остальными такими же бедолагами. На его счастье жена, еще живая в ту пору, подняла такой бабий вой и стала мотаться по коридорам таких учреждений с этим своим воем, что какой-то из начальников приказал вернуть ей мужа. Так он и спасся.
Лев Ильич дотошно описал рассказ инвалида и его ответы на вопросы. Вот это и была та бомба, о которой Йеф писал своему другу…
– Так что скажете? – наседал Недомерок. – Советую выдать взрывное устройство. Найдем – хуже будет.
– Ищите, – равнодушно разрешил Лев Ильич, ни единым мускулом не дрогнув в улыбку.
Тут Недомерок дал команду искать и вместе с прибывшими коллегами бросился «рыть землю».
Беглому взгляду показалось бы, что чекисты своим многолюдным поиском Йефовых сокровищ производят лишь пыль и хаос. Однако искатели-оперативники шуровали споро и методично по какой-то своей системе, не обходя вниманием ни сантиметра служебной квартиры Льва Ильича.
Кстати сказать, работники интерната в основном так и восприняли обыск у Йефа, как поиск запрятанных им богатств, и неспешно подтягивались поглядеть, что здесь и как. По правилам обыска, которые Недомерок уже несколько раз повторял для вновь прибывающих любопытных, разрешалось заходить, но не выходить, а все входящие должны были стоять в сторонке и не мешать процессуальному действию. Скоро, однако, в сторонке оказалось так много зрителей, что не мешать они уже попросту не могли. Недомерок перекрыл доступ новым любопытствующим, но старые буквально путались под ногами. Они сидели где только могли, а те, кому сидячих мест не досталось, стояли, переминаясь, меняясь местами, потихоньку закуривали, сначала в кулачок, а потом и открыто, смелели и перешептывались все громче и уже вот переговаривались в голос, да почти и обживались в квартире, сразу ставшей по-настоящему казенной – ставили чайник, заглядывали в холодильник, все с б
Его шугали и уже откровенно гнали прочь, но управы не находили. Сергей Никанорыч упрямо тыкал отбираемые им вредные книги трем операм, споренько шуровавшим по книжным полкам. Надо сказать, что чекисты трудились вполне цивилизованно: один снимал стопку книг на стол, двое его товарищей просматривали, трясли и листали, а первый потом ставил проверенные книги назад. Ни швыряний на пол, ни топтания ногами – никаких ужасов. Ужасом был Сергей Никанорыч. Он снова и снова снимал с полок Зощенко, Ахматову, Цветаеву, Пастернака, еще какие-то книги (Йеф точно не видел какие) и подкладывал в стопку, ожидающую досмотра.
В конце концов он все-таки выпросил очень тихой и конфиденциальной отправки по известному российскому маршруту, где должны бы собраться все граждане нашей страны, потому что каждого туда отправляли в свое время, а если кого-то и забыли, то непременно отправят, когда придет его час… В
