– А ты знаком с вашими знаменитостями? – полюбопытствовал Григорий. – С «генералами»? С Сахаровым? С другими?
– Знаешь, мне не по душе отношение к звездам диссиды, которое у нас бытует. Такая появляется откровенная радость, когда среди нас оказывается кто-то из знаменитостей, в званиях и орденах. Мол, во мы какие!.. А вспомнили бы, чего пришлось натворить ради этих наград… Я мало кого знал, но до всех знаменитостей буквально одно рукопожатие… Понимаешь, не хотелось потакать собственному подленькому тщеславию и потому специально ни с кем не знакомился – только по делу…
– И у вас там тщеславие?..
– Оно везде… Но у нас все-таки поменьше… Приятно, конечно, когда про тебя «голоса» трещат, но главное – о чем трещат.
– Кстати, твоя машинка трещит в ночи то очередями, то одиночными, – посмеялся Григорий. – Будто партизанский отряд отбивается от фашистов.
Позже Григорий сделал в Йефовой квартире вполне надежную звукоизоляцию в выгороженной от кухни конуре.
– Как теперь? – спросил Йеф.
– Теперь впечатление такое, будто партизан-подпольщик сидит в погребе и печатает на машинке антифашистские прокламации…
На самом деле ночную тишь стрекотания Йефовой машинки больше не нарушали. Недомерок и тот не сумел своими растопыренными ушами поймать крамольные звуки.
– А если по-честному, не страшно? – как-то решился спросить Григорий. – Ведь посадят! Громче машинка грохочет, тише, а все одно – посадят… Не ссышь?
– Ссу… но так, чтобы никто не видел.
– Какая разница? Видят – не видят?
– Не скажи. Когда на тебя смотрят – надо улыбаться, а всегда кто-нибудь да смотрит.
– Бог, что ли?
– А вот это точно без разницы – кто бы ни смотрел…
Осень сменилась седыми морозами, и беседы Григория с Йефом постепенно сошли на нет. Не из-за морозов, конечно, а потому что приехал Недомерок и заявился к Григорию со своей красной книжечкой и секретными поручениями.
Как он мог теперь говорить с Йефом?.. Можно было честно сказать, что Недомерок заставляет его стучать на Йефа, но и после этого, как говорить? Йеф будет осторожничать и прикусывать язык, а Григорий будет опасаться, как бы Йеф не ляпнул чего… Это уже не дружеская беседа, на которых, может, и держится вся человеческая цивилизация. Это как мычание немых… Чем говорить с прикушенным языком, лучше уж совсем его прикусить. Лучше опять – молчком…
Молчать ему было не в тягость, но в последнее время Григорий подозревал, что стал разговаривать во сне, уж очень часто просыпался он от какого-то голоса. Сначала он полагал, что его будили слова, которые протекали из радиоприемника бессмысленной влагой и стекали по стене на пол, смешиваясь там с угольной пылью. Однако потом Григорий стал просыпаться по ночам, до шестичасового гимна, пока радиоприемник еще молчал.
Григорий побаивался сна. Он опасался ситуаций, в которых не смог бы полностью управлять собой, а сон был именно такой ситуацией. Он и в детстве панически трусил засыпать, потому что ему часто снились страшные сны. Может, оттого более всего боялся смерти. Он думал, что смерть – это когда уснешь и не проснешься. А если там приснятся страшные сны? Проснуться ведь нельзя, а что делать? От этого страха может и сердце разорваться… и помрешь навсегда…
Да мало ли чего может случиться во сне. Сейчас вот, похоже, он во сне разговаривает. Интересно, о чем? Вероятно, о чем более всего думает.
А думал Григорий про деньги и про то, как их можно достать. Всякие честные пути он отметал сразу – ни на какой работе столько не заработаешь. Одно время он еще полагал, что ремонтом машин и другой дорогой людскому сердцу техники можно скопить нужную сумму. Потом посчитал практические доходы и бесповоротно вернулся в криминальные планы. Ясное дело, ему совсем не улыбалось, чтобы хоть кто-то про эти планы проведал.
Можно представить, как он загорелся, услыхав от Степаныча, что Йеф хранит свои сокровища в книгах. Разумом Григорий понимал, что у Йефа нет и быть не может никаких сокровищ, но перед силой соблазна замолкал и разум. Он брал у Йефа книги, как и все работники интерната, перелистывал их, посмеиваясь над собой и от скуки начинал читать, – так и втянулся…
«…есять часов московского времени», – заголосил сквозь хрипы репродуктор над школой.
От этого внезапного звука Григорий вздрогнул, потому что, вернувшись мысленно в свои планы преступного обогащения, уткнулся в самую насущную проблему: как обзавестись оружием?..
В оправдание Григория можно сказать одно и очень существенное соображение: деньги ему нужны были не для того, чтобы возвыситься над ближними, а для того, чтобы вернуться в мир людей…
Дальше он не думал – про дальше он подумает потом, с новым лицом… Ну, наверное, перво-наперво он с этим своим новым лицом придет к Ирине, и, может, все у них срастется. А если нет?.. К кому тогда, если не к ней? Можно, например, к Алевтине – она точно не будет против. Правда, Алевтина по натуре из тех женщин, которые, подставляя мужику, полагают, что оказывают ему немыслимую услугу и он теперь должен быть благодарен по гроб жизни…
