– Вы собирались меня остановить. Сами понимаете, что этого я допустить не могла.
– Как бы не так. Зачем вы здесь?
– Я хотела найти вас и убедиться, что вы живы. Я искала вас в больнице Паоло, но она была переполнена, так что я явилась сюда. Мне хотелось извиниться за то, что пришлось вас ранить при выполнении своего задания.
– Я могу закричать, – повторила я. – Просто закричать и посмотреть, что будет дальше. Глянуть, сколько времени понадобится Гогену, чтобы примчаться сюда, так что можете с ним вдвоем сбегать наперегонки. Как быстро вы сможете выбраться из смирительной рубашки? Как скоро он сумеет нажать на курок?
– Мои действия… – начала она, сделав робкий шажок к моей койке.
Я снова угрожающе подняла руку, остановив ее.
– Клянусь, – прошипела я, – что завизжу так, что у вас уши заложит.
Она остановилась, отступила назад, тихонько подняв левую руку ладонью ко мне в примирительном жесте, а правой продолжая сжимать палку.
Между нами повисло недолгое молчание. На койке напротив меня женщина с кислым лицом зачарованно смотрела на нас. Языка она скорее всего не знала, но наш вид мог много о чем рассказать. Я «надела» на лицо нейтральное выражение, сложила руки на груди и медленно выдохнула. В другое время я, может, и начала бы с этого момента отсчет. Но не сейчас.
Наконец она произнесла:
– В Америке…
– Вы попытались промыть мне мозги.
На ее лице мелькнула тень изумления.
– Нет.
– От клинка протираются ножны, от страстей разрывается грудь; нужен сердцу покой невозможный, да должна и любовь отдохнуть. – Что-то сверкнуло у нее в глазах, словно она выдохнула, а я продолжала, потому что могла, хей, Макарена, все ребята танцевать хотят, Макарена, Макарена: – И хотя ночь создана для лобзаний, тех лобзаний, что дню не видать, мы с тобой полуночных гуляний, милый друг, не должны продолжать.
Хей.
Макарена.
Недолгое молчание. Затем она сказала:
– Вы согласились на процедуры. В Сан-Франциско вы согласились.
– Откуда вы это знаете?
– Я это записала.
– Вы верите во все, что записываете?
– А вы доверяете всему, во что верите? – ответила она вопросом на вопрос.
Это возможно? Я согласилась на процедуры? Это, конечно, возможно. Разумеется.
– Вы тестировали на мне свои протоколы?
– Мы проводили некое базовое ограниченное тестирование. Не для того, чтобы сделать вас буйной. А с целью увидеть, что можно имплантировать. Согласно моим записям, вы и на это согласились. Вы сказали, что оно того стоит. И еще, если это нужно для того, чтобы уничтожить «Совершенство», вы на это пойдете, и не возражали, что вас из-за этого запомнят, если вас сделают запоминающейся.
Снова ложь?
Я оглядываюсь в прошлое, в черную дыру, которую не могу вспомнить, и вижу…
…Другую Хоуп Арден, оглядывающуюся назад.
Женщину, которая еще не спела «Макарену», врунью и воровку, соблазнительницу Луки Эварда, женщину, которая выживает, считает, дышит, идет по пустыне и принимает решения, которые…
…В большинстве случаев сомнительны.
Она пропадает из виду, и остаюсь лишь я.
– Уж не знаю, верить вам или нет, – наконец сказала я. – Но, по-моему, сейчас это не имеет значения, а?
– В самом конце я повела себя плохо, – вздохнула она. – У меня начиналась паранойя из-за временной потери памяти в вашем присутствии, я… всего боялась, все проверяла, почти переходя границы, у меня есть записи, в которых говорится…
– Все у вас было нормально, – поправила я ее. – Я украла ваш дневник, все было хорошо. Теперь можно вам об этом сказать. Я счастлива оттого, что знаю, что вы это забудете.
И это все?
Это конец моего пути, это так себя чувствовала мама, дойдя до края пустыни, посмотрев на город и подумав: да уж, не очень, верно?
