незаметно съехать на кого-нибудь из хорошо знакомых авторов, изобразив их последователями Достоевского в деле описания внутренних конфликтов. В итоге Макс минут пять увлечённо говорил о цельных, конфликтующих по большей части с внешней средой и жизненными обстоятельствами, героях Ремарка. Когда он уже начал ликовать от того, что его не прерывают, принимавший экзамен профессор спросил:
— Скажите, вы читали роман?
Макс с детства был убеждён, что пытаться обмануть кого-либо и в глаза назвать его дураком — это примерно одно и то же. Он выдавил «нет», и начал подниматься со стула.
— Зря, — сказал профессор. — Когда первый раз прочитаете, пожалеете, что раньше себе такого удовольствия не доставили.
Он повернулся к молодой коллеге, принимавшей у Макса разбор слова по составу.
— Напомните, пожалуйста, как там с русским? По совокупности мы можем «четыре» поставить?
Коллега не возражала, и теперь всё должно было решиться на сочинении.
Тема «Женские образы в романе А. С. Пушкина „Евгений Онегин“» подарила Максу полдня надежды на чудо, то бишь на пятёрку за сочинение на вступительных, и в эти полдня всё — от бесцельных прыжков вверх-вниз по лестнице до выкуривания набитой не иначе как сушёными болотными водорослями вьетнамской сигареты — доставляло ему колоссальное удовольствие. Макс с недоверием отмечал остроту и свежесть ощущений, которые усиливались, когда он вспоминал, что у него есть Лена. В эти полдня ему казалось, что если случится одно чудо — он поступит на РГФ, то не исключено и чудо номер два — исчезновение назойливых прапорщиков вместе с их дурацким военкоматом и, чем чёрт не шутит, даже со всей их дурацкой призывной армией. Надежду на чудо номер два подкрепляло и то, что он снова стал ночевать у Лены и снова начал сомневаться: разве может такая уютная, такая сытая и чертовски приятная жизнь ни с того, ни с сего смениться бессмысленностью двух лет унижений от «зэков и черножопых» в обещанном военкомом стройбате?
Вечером выяснилось, что он не получил «отлично», не набрал необходимые 13 баллов и не поступил на РГФ.
По толпе узнавших оценки абитуриентов тут же пополз обнадёживающий слух. Говорили, что на филфаке страшный недобор, и, соответственно, туда прошли все, кто получил хотя бы 9 баллов — по тройке на каждом из экзаменов. Максим решил, что он со своими 12-ю баллами вполне может украсить это сборище троечников, но когда на следующий день он явился писать заявление о переводе, выяснилось, что та же мысль посетила ещё человек сто. В итоге даже «хорошистов» с РГФ оказалось раза в два больше, чем свободных мест на филфаке, и приёмная комиссия огласила соломоново решение: не переводить никого.
Как-то незаметно вся эта история с поступлением стала невероятно важной для Макса, который две недели назад подал документы в университет от нечего делать. Он решил добиться зачисления. На следующий вечер друзья со спортфака, сторожившие сутки через трое гараж со служебной машиной ректора, познакомили его с водителем. Пожалев абитуриента-неудачника, водитель сообщил, что ректор вернулся из Москвы в хорошем расположении духа и посоветовал Максу зайти к нему прямо сейчас. Пребывая в состоянии «пан или пропал», Макс, прежде чем войти в кабинет зачем-то снял майку и разулся, оставшись джинсах с оторванными штанинами. Пока ректор приходил в себя, Макс нёс какую-то околесицу про призвание, гуманитариев, язык, школу в глубинке, давнюю мечту учиться не в политехе, а в университете, и не мог поверить, что его до сих пор не вытолкали взашей. Из реплик недоумевающего ректора он запомнил (или ему показалось, что запомнил) всего одну: дескать, при таких обстоятельствах надо было прийти не к ректору, а с заявлением в приёмную комиссию. Назавтра Макс, выслушав сообщение членов приёмной комиссии, что подобный перевод в этом году из-за слишком большого количества желающих запрещён начальством, назвал имя ректора и спросил: «Тогда почему же он после нашей вчерашней беседы направил меня к вам и даже позволил на него сослаться?».
«Вы, — продолжил он, удивляясь книжности своей речи и полному отсутствию волнения, — разумеется, можете немедленно проверить мои слова, справившись о нашем разговоре у самого ректора». Переглянувшись, члены приёмной комиссии выдали ему бланк заявления о переводе, а ещё через день он был зачислен на филфак.
Конечно, эта локальная победа не решала проблемы с армией, зато вдохновляла и позволяла передохнуть — несколько недель потешить себя надеждами на новые чудеса и спокойно, с чувством выполненного долга дожить до конца лета, то есть до начала осеннего призыва. Были у истории с поступлением и более важные последствия, которые Макс пока не осознал. Месяц назад он готов был принять вариант «не будет смысла бегать — пойду и сдамся». Тогда он имел в виду исключительно практический смысл — наличие работы и связанных с ней карьерных и коммерческих перспектив. Теперь, как бы задним числом, у этого сюжета появилось более глубокое содержание. После зачисления Макс твёрдо поверил в сочинённую Маратом для мамы с бабушкой легенду про целеустремлённого провинциала, наконец-то поступившего туда, где он должен был учиться с самого начала. Взгляд под таким углом придавал его действиям благородный ореол борьбы, или, говоря проще, оправдывал его уклонение от армии даже при отсутствии перспективной работы. Так что вариант «пойду и сдамся» он больше не воспринимал как приемлемый и, главное, — как справедливый.
Марат, который после выписки из больницы ещё носил на зубах фиксаторы, не позволяющие открывать рот, оставил попытки раскурить папиросу «Огонёк», и громко прочёл антитабачный текст на пачке:
— «Вы волевой человек? Бросьте курить!» — Марат ритмично зафыркал, то есть с поправкой на фиксаторы расхохотался. — Такое говно, как ваш
