type="note">[40]. Изображая неподдельный интерес, обитатели комнаты в сотый раз выслушали правила это странноватой, но чрезвычайно полезной для русских игры. Итак, участники садятся вокруг стола, перед каждым игроком водружается стакан с пивом, и участники игры, передавая ход по часовой стрелке, по очереди говорят «fuzzy duck». Потом кто-нибудь говорит «Duzzy!», и ход начинают передавать против часовой стрелки, а вместо «fuzzy duck» все должны говорить «ducky fuzz»[41]. Штука была в том, чтоб случайно не выругаться, сказав «duzzy fuck» или «fucky duzz». Это считалось у иностранцев страшной оплошностью, и неудачник должен был заплатить ужасный штраф, а именно — выпить стакан пива под гоготание более внимательных и стойких игроков. На первых кругах русские изо всех сил сдерживались и старались не особо частить с «duzzy fuck», «fucky duzz» или просто с «fucky» (как бы случайно вырвавшимся вместо «duzzy»). Однако к концу второго ящика если кто из русских и произносил предписанные правилами «fuzzy duck» и «ducky fuzz», то делал это по чистой случайности и тут же крыл вдогонку факами, злясь из-за глупой ошибки. Сначала гости веселились и торжествовали полную викторию. Первые сомнения у них появились после того, как они побежали за четвёртым ящиком. А после покупки пятого до них окончательно дошло, что это не они два часа потешались над неловкостью хозяев, а хозяева, поплёвывая на их детскую игру и не особенно этим стесняясь, выпили почти сто бутылок пива за их счёт. Бритиши, среди которых были мастер художественной ковки и два шахтёра, заработавшие на «повидать мир» мускулами, горячо возмутились, и быть бы драке, но тут на огонёк заглянул вернувшийся с Каспия студент, в чьём рюкзаке (что выяснилось почти сразу) была трёхлитровая банка спирта и (что, благодаря спирту, выяснилось несколько позже) литровая — чёрной икры. После его появления гости с хозяевами решили снова сразиться в «Fuzzy Duck», но теперь по-настоящему, заменив пиво спиртом. Спирта было больше, чем икры, а хлеба не было вовсе, и часа через полтора пространство вокруг стола было усеяно телами участников баталии, упавшими там, где их сразил spiritus vini[42]. Вскоре молодые, здоровые организмы среагировали на угрозу алкогольного отравления, и игроки начали, не приходя в сознание, исторгать из себя выпитое.
Макс, который сумел остаться в сознании и теперь, зажмурив один глаз (иначе строчки двоились), взахлёб читал «Письмо незнакомки» Цвейга, давно чувствовал, как вызванные рассказом слёзы комком подступают к горлу. Он мужественно их удерживал ровно до тех пор, пока, глядя на собутыльников, не сообразил, что это не слёзы, и побежал в туалет. Вслед за ним туда влетел Марат с выпученными от ужаса глазами — рвота при наличии фиксаторов, намертво соединивших челюсти, могла его убить. Вспомнили, что от рвоты якобы помогает тёплое молоко, кому-то (кажется, Майклу) чудом удалось выпросить немного у каких-то молодых родителей, и молоко действительно помогло. Потом решили вымыть пол в комнате Марата, для чего из комнаты пришлось вынести бритишей и тех русских, которые так и не пришли в себя. Тела сложили на пол душевой и включили воду, то ли шутки ради, то ли для того, чтоб ребята не слишком пахли, как проснутся.
За этими фантасмагорическими хлопотами незаметно наступил вечер. На часах было только начало девятого, а у Макса уже началось похмелье. Похмелье вечернее оказалось гораздо страшнее утреннего. Дикая опустошённость и чувство вины удесятерялись от одной только мысли, что в этом состоянии ему предстоит провести бессонную ночь наедине с собой. Чтобы отогнать страхи, Макс почти уговорил себя выпить ещё (ведь вечер не кончился, а, значит, можно не считать это опохмелом), но тут он вспомнил, что собирался сегодня забежать к Лене, и едва не подпрыгнул от радости.
На лестничной площадке было темно. Он долго звонил, но открыли ему лишь после того, как он чиркнул спичкой, закуривая на дорожку захваченный в качестве трофея у поверженных англичан «Benson&Hedges».
— Как тебе это удаётся? Ни разу не пришёл, когда дома были родители, — прошептала Лена вместо приветствия и втащила его в прихожую, пробормотав: — Не хватало ещё, чтоб именно сейчас соседи тебя увидели.
Макс отмокал под контрастным душем в прекрасно оборудованной ванной комнате и с наслаждением перебирал варианты: сначала поесть, а потом в постель, или сначала в постель, а потом поесть, или, может, позвать Лену сюда и в первый раз сделать то, что должно произойти в постели, в ванне…
Через несколько минут Макс сидел на кухне, оглушённый новостями, которые сообщила ему Лена, и бесчувственно пялился на уставленный деликатесами стол.
Лена ездила на юг не только с родителями. Лена ездила на юг с женихом. Лена согласилась поехать на юг, потому что в начале лета Макс исчез. Лена остаётся с женихом. Свадьба. Осенью. То есть не то чтобы совсем осенью, а в сентябре, уже через пятнадцать дней.
Утром Максим с огромным трудом заставил себя преодолеть полсотни метров до общаги медиков. Выйдя из квартиры, он едва удержался от того, чтоб не забиться в какой-нибудь тёмный закуток, благо в архитектуре Лениного нетипового подъезда подходящих мест хватало. После утешительной ночи, на протяжении которой Лена была нежна, как шёлк, когда демонстрировала свои чувства в настоящем, и тверда, как бетон, когда речь заходила о будущем, Макс не то чтобы чувствовал себя выжатым или разбитым; вернее будет сказать, что он вообще себя не чувствовал. Больше всего ему хотелось закрыть глаза и выпасть из реальности, провалиться в тихую, сумеречную пустоту, где ничто не могло бы потревожить его сознание. Плетясь к медикам, он пытался вспомнить, есть ли в их квартире шторы и насколько они плотные, но у медиков его ждал удар посильнее отсутствия штор. Вернулись двое хозяев, которые сообщили, что на днях приезжают все остальные. Он отказался от предложения пожить до их приезда, сдал ключи, сунул в рюкзак магнитофон и вышел на улицу под ослепительно яркое солнце. Это было настолько мучительно, что он решил ехать домой. Он больше не думал ни об армии, ни о будущей работе; не думал об университете или о девушках; не думал о том, как его встретят родители. Единственное, что его волновало — желание никого не видеть, ни с кем не говорить и вообще не двигаться хотя бы несколько дней, и он знал: если он приедет домой и пообещает уйти в армию, родители ему такую
