Максим боялся обнаружить её проживающей в одной квартире с какими-нибудь «просто друзьями» вроде тех, у которых она летом курила марихуану, но квартира оказалась женской. Правда, на кухне по-хозяйски развалился одетый в домашнее тип, который смотрел на Макса с откровенной неприязнью. Станислава попросила типа найти вазу для цветов, и Макс едва не сошёл с ума, пытаясь понять, к кому можно обратиться с подобной просьбой — к любовнику, который не станет ревновать к такой мелочи, или к поклоннику, которому ревность только на пользу. Тип вышел, они остались вдвоём. Со времени их последней встречи Станислава заметно располнела, и первые её слова были комментарием к данному факту:
— Я на днях подумала: согласилась бы я стать такой же толстой, как Монсерат[53], но чтоб за это я могла так же близко, как она, общаться с Фредди? И, знаешь, я бы согласилась. Если Фредди тебя боготворит, если ты сама можешь быть так близко к нему, каждый день разговаривать, и даже обнимать его, то не важно, насколько ты толстая. Ну, а раз Фредди больше нет, то это тем более не важно.
Макс понял, что как кавалера его по-прежнему не воспринимают, но продолжил действовать по плану, стараясь успеть до возвращения посланного за вазой типа в трениках. Он попытался сказать вслух то, о чём так часто писал:
— Понимаешь, я в последнее время постоянно думаю о тебе и том, как всё тогда у нас получилось. Конечно, я сам во всём виноват, но… Наверно, летом меня совсем прибила та история с армией. Я ведь тогда жил как в тумане каком-то, не понимал, что ты для меня значила на самом деле, но сейчас…
Она его перебила:
— Слушай, я это уже поняла, ты много про это писал. Я на тебя не сержусь, честно.
Макс оживился:
— Тогда, может, мы поговорим где-нибудь вдвоём? Вдвоём в смысле, чтобы просто можно поговорить нормально, спокойно, чтоб ты и я. Ну, в общем… в общем, не знаю, как быстро объяснить, ну, вот как летом было, чтобы так вот, как тогда, поговорить. Не через письма, в них про важное почему-то поговорить не получается, и не при людях… Я сейчас живу в гостинице…
Она усмехнулась и снова его перебила:
— В гостинице? От тебя неожиданно, конечно, но намёк понят, как говорится. Нет, подожди, ты точно уверен, что тебе это нужно? Свидание в гостинице, я имею в виду? Я сейчас, пожалуй, не прочь и согласиться, но, честно говоря, не понимаю, зачем тебе это нужно. Ты ведь вроде мне про что-то другое писал. Или я тебя не так поняла?
Он не догадался, в чём подвох, услышав только, что она, кажется, не отказывается поговорить наедине:
— Конечно, нужно, ты не представляешь, как нужно. Если ты правда не против, может, поедем прямо сейчас?
В гостинице Станислава с огромным удовольствием съела почти все фрукты, запив их двумя стаканами «Амаретто». В непосредственности, с которой она радовалась ликёру и фруктам, было что-то интимное, вернувшее Макса в утро их первого завтрака, и он почти поверил, что сегодня всё снова станет, как летом. Выкурив у открытого окна несколько сигарет, она с ногами забралась на кровать, и, насмешливо глядя на Макса, начала расстёгивать тугие медные пуговицы на джинсовке. Ни футболки, ни белья под курткой не оказалось. Через несколько секунд Станислава с недовольной интонацией сказала «Ну и?», а Макс, кажется, догадался, в чём подвох, и, испугавшись догадки, засуетился.
— Подожди, но ведь мы ещё не поговорили, мы ведь не для этого…
— А при чём тут какие-то «мы»? Лично я — для этого, — в который раз за вечер перебила его девушка.
Следующие полчаса она наблюдала за его безрезультатной вознёй в постели. Макс принял вызов, понадеявшись на злость, но выяснилось, что злость вовсе не является гарантией от бессилия. Станислава была похожа на куклу, с которой можно делать всё, что угодно, но вот добиться от неё какой- либо реакции на свои действия нельзя. Каждая новая попытка расшевелить её приводила к ещё большему позору, и заканчивалась тем, что по низу живота разливался парализующий холод. Макс всё глубже проваливался в трясину вежливого и предупредительного презрения, излучаемого Станиславой. Вскоре даже малейшие надежды на эрекцию улетучились.
Он стоял у стола и допивал из горлышка остатки «Амаретто». За его спиной Станислава села на кровати и сказала:
— Бедная я толстая девочка. Фредди умер, а меня позвали на свидание в гостиницу и даже трахнуть не могут.
Макс вспомнил, как перед поездкой к ней воображал сцену из Ремарка, и задрожал, как мастурбирующий подросток, в комнату которого внезапно вошли взрослые. Не оборачиваясь, он вышел в коридор и спустился в круглосуточный магазинчик за водкой. Когда он вернулся, Станиславы в номере уже не было.
Как ни странно, водка, вместо того, чтобы усилить чувство стыда, вызвала эмоциональный подъём. После третьей порции неожиданно прорезалась самоирония, и он с усмешкой пробормотал под нос: «Если правда оно, — ну, хотя бы на треть, — остаётся одно: просто лечь помереть»[54]. Через полбутылки Максим рискнул проверить, как скоро вернётся стыд, для чего начал думать о таинственной, загадочной, волнующей, недостижимой, жестокой, непредсказуемой, обожаемой, прекрасной et cetera, et cetera Станиславе. И — о счастье! — никаких, ну совершенно никаких переживаний. Ближе к концу бутылки он ласково пожурил себя, навсегда запретив влюбляться в созданные им самим химеры, а допив водку, начал мечтать о какой-нибудь обычной девушке. Милой, славной, влюблённой и преданной, обязательно неглупой, но — обычной. Засыпал он со счастливой улыбкой, вызванной уверенностью, что эта девушка не только существует, но и уже отвечает ему полной взаимностью.
