видны, весь окружающий мир прятался во тьме, только Лента тихо-тихо горела чуть впереди, почти под ногами, текла откуда-то с севера куда-то на юг угрюмым синеватым ручьем…
Некоторое время не происходило ничего: улетали в ночь серебряные звуки моей сиринги, учащенно билось в груди сердце, охваченное обжигающим пламенем восторга… но это был темный восторг из холодного пламени… замерла, съежилась в комочек безмолвная даже в мыслях Букач на левом плече… не пожелала на ветке сидеть…
Вдруг мелькнул между кустами просверк, еще один, столь же голубеюще-тусклый, и еще… Мары пожаловали, я даже не сомневался, что это они… просто узнал… Если уж кто магическим скальпелем рассудка в когтистой руке «почикал» двух-трех, тот уже загодя учует любых остальных… В данном случае тот – это я. Хорошо было бы еще раз уточнить, почему при всем предполагаемом многообразии питерской нечисти сегодняшняя ночь почти исключительно заполнена марами?.. Потом спрошу, было бы кого спросить, потом подумаю, а сейчас побольше сосредоточенности, чтобы ничего не сорвалось.
Приближались они с разных сторон: слева, прямо по курсу и справа, но только из той впереди лежащей наземной половины пространства, что была отделена, отчерчена Лентою от моей половины, то есть я стоял лицом к востоку, и все они шли со стороны востока, не переходя границы с западом и не появляясь за нею. Двигались мары совершенно беззвучно и невесомо, как бы паря невысоко над землей, примерно со скоростью пешехода, идущего мерным шагом по ровному асфальту, и две из них одновременно первыми достигли обозначенного рубежа. И словно бы шмякнулись, обретя гравитацию. Короткое мельтешение, звук, типа еле слышимого хлопка… два однотипных звука, один за другим – и всё, и нет обеих мар. Но помимо этих ощущений- впечатлений, доступных человеческим органам чувств, мне стали доступны и другие: я дважды подряд четко ощутил, впитал в себя, как жадная лютая злоба нечистой твари, пришедшей на волшебный зов и угодившей в капкан, сменяется мукой внезапного и нежданного развоплощения. В другое время и при других обстоятельствах меня эти всплески ужаса крепко бы напугали, а сейчас – рассмешили. Я едва не прервал музицирование свое нервным смешком, но устоял и продолжил извлекать звуки, зовущие мар сюда, ко мне, на их верную погибель. Вполне возможно, что и гаммельнский крысолов играл, отплывая на лодочке, так же как и я, содрогаясь от этого кошмарного, противоестественного удовольствия от убийства.
Сколько это продолжалось? Не очень долго: ощутив рассвет и усталость, я опустил сирингу, зажатую в правой руке, и сказал вслух:
– Довольно!
И внезапно увидел, что стало светло, потому что рассвет вступил в свои права и потому что пока еще бледный небосвод почти весь оказался к этому времени освобожден от нижнего слоя облаков… Лента по-прежнему была видна… мне видна, типа избранному из немногих: она лежала предо мною и при этом словно бы текла куда-то на юг… Или на север?.. Взгляду не понять… Нет, на юг, я твердо понимаю, что на юг. Я осязал обострившимся сверхчутьем, что там дальше, в любую сторону пойти, Лента ныряет вглубь и течет как бы под землею, а здесь, на Елагином, выпячивается горбом наружу… Да мне глубоко чихать, что она требует добавочной сакральной жратвы: я у нее взял, я ей отдал, с нее достаточно.
Сиринга, что мне с нею теперь, не выбрасывать же? Куда ее, в планшетку?.. Вроде бы уместится… должна поместиться, если наискось ее…
– Букач, не будешь возражать против соседства?
Похоже, что с каждым днем и даже с каждым часом я все лучше понимаю и чувствую маленькую нечисть, когда-то давно, в другой жизни укусившую меня за палец, а теперь принадлежащую мне душой и телом. Хотя, нет… души у нее вроде бы нет, да и с телом проблемы по большому счету…
– Как прикажешь, о Великий!
Да, точно, я ее чую: возражать она мне как бы и не смеет, но – явно будет тяготиться этим соседством…
Для нее моя серебряная дудка – нечто вроде палаческого топора, да и не любит нечисть серебра. Потерпит, у меня тоже от нее пощипывает в кончиках пальцев. Хотя… Если упереться ладонями в торцы сиринги да поднажать… Опа! – она уже маленькая серебряная лепешка! В джинсовый кармашек ее. Серебро не в досаду мне, стало быть, я человек, а не этот… нечистый, типа… Это хорошо.
– Так удобнее, кроха?
– Да, о Великий! Как ты добр!
Пора в путь. Чувствуя себя добряком и победителем, я все же не посмел даже одною ногой наступить на Ленту, просто перешагнул и как бы услышал, ощутил исходящие от нее токи: слепая жадность, равнодушие, беспощадность… и грозная неиссякаемая мощь! Однако же я был слегка безрассуден, играя с Лентой в индуктора-перципиента… Ладно, поздно бояться, все обошлось, я молодец.
Странное существо человек! Шел я сюда пешком от самого дома, это от угла Испытателей и Серебристого, да еще кружным путем, дрался по пути со всякой нечистой шантрапой, экспериментировал с видимостью-невидимостью, лечил физические и психические болячки пьяницам – и все было если не в кайф, то и не в напряг. А сейчас во мне сил полно по-прежнему, но кажется невыносимой мысль пилить обратно пешим порядком. Я не устал… но выдохлись ощущалища в моем головном мозгу, не желаю никаких новых утренних впечатлений, даже есть не хочу, а хочу домой, к ноуту и креслу.
Вот тут-то мне и пригодились небольшие оставшиеся деньги в карманной заначке: до Старой Деревни я пешком дошел, проехал одну остановку до «Пионерской», а там на трамвае две остановки…
Напрасно я добывал-выковыривал ключи из тесных джинсов, напрасно водил не глядя большим пальцем по краям ушка большего из них – у меня два ключа на связке, но пользуюсь всегда одним – чтобы выемка на ушке смотрела вверх… да, напрасны были все мои предвкушения скромного домашнего уюта: дверь была не заперта… В первое мгновение обожгла досада на самого себя: раззява, закрыть забыл!.. Но – нет же! Я отлично помню, как запирал…
