каким жестяное ведро опускается в колодец.
Да и вообще, местные очень мало знали о них – вернее, не знали ничего, – как и о том, зачем они здесь появлялись, почему и куда потом исчезали на несколько месяцев. Кое-кто уверял, будто видел чужаков на пустоши, где они подолгу стояли на вершинах холмов как грозные стражники. Иногда, как на этот раз, они неожиданно – и всегда по двое – заглядывали в трактир, усаживались поближе к огню, заказывали пару кувшинов пива, но никогда к нему не прикасались, а просто сидели друг против друга, неподвижные, словно каменные статуи. Лишь изредка у них едва заметно подрагивали губы, что вроде бы предполагало своего рода беседу, только вот велась она не с помощью слов, произносимых обычными людьми либо громко, либо шепотом, а через беззвучный, как у рыб, обмен мыслями.
Никто никогда не отважился спросить их, кто они такие или что им здесь нужно. Мало того, к ним старались по возможности даже не приближаться, так как это, по общему мнению, вызывало странные ощущения: точно на душу тебе сразу ложилась невыносимая тяжесть или на тебя вдруг обрушивались вся тоска и все одиночество мира. Как раз в то самое утро мистер Холл, хозяин трактира, а по временам, к отчаянию миссис Холл, еще и поэт, описал свои ощущения так: тебе кажется, что внутри у тебя внезапно открывается чудовищная и бескрайняя пустота – пустота беззвездной вселенной.
Вскоре миссис Холл подошла к мужу и сообщила о своих тревогах, но в куда менее поэтической форме:
– От этих двоих у меня кровь в жилах стынет, Джордж. И кроме того, они отваживают наших клиентов. Почему бы тебе не подойти к ним и не спросить, не хотят ли они заказать еще чего-нибудь. А я пока начну накрывать на столы к обеду. Может, хоть тогда до них дойдет, как сильно они тут всем досаждают…
– Скоро сами отчалят, – ответил мистер Холл с наигранной беспечностью. – Тебе ведь хорошо известно: они долго не засиживаются. К тому же оставляют хорошие чаевые.
– Не нужны мне их деньги, Джордж. Знать бы еще, как они эти деньги добывают… Господи, до чего же страшные… Вон и Лулу опять под нашу кровать забилась, прямо дрожит вся, – сообщила хозяйка мужу, словно напоминание о собачонке могло прибавить ему храбрости. – Разве не слышишь, как на улице кони бьют копытами? Животные их боятся… Да и я тоже! Выставить бы их как-нибудь отсюда, а уж коли в следующий раз не пожелают к нам зайти, то и слава богу! Ну, давай, поди и скажи им что-нибудь, Джордж Холл!
– Да ведь они ничего плохого тебе не сделали, Дженни. – Мистер Холл замялся. Он не меньше своей супруги желал бы избавиться от таких клиентов, но у него не было никакой охоты приближаться к ним. – Сама подумай, с моей стороны было бы непростительной грубостью просить столь вежливых господ, чтобы они…
– А мне плевать, если они сочтут тебя грубияном, Джордж! – перебила его жена и добавила, но уже понизив голос: – Я всегда хорошо разбираюсь в людях, как ты знаешь, и вот что тебе скажу: нутром чую, любой из этих двоих убьет не моргнув и глазом хоть ребенка, хоть беззащитную старушку.
Несмотря на то что миссис Холл говорила шепотом, ее слова, судя по всему, достигли ушей чужаков, поскольку один из них изобразил кривую улыбку и на одной ноте проскрипел своему товарищу:
– Дети и старушки… Как раз их-то я больше всего и боюсь встретить, когда иду по следу.
Второй ничего не ответил, просто посмотрел на первого долгим взглядом; первый выдержал взгляд, но при этом ни один мускул не дрогнул на их лицах.
И здесь мне хотелось бы отметить вот что: несмотря на пугающую неподвижность, их физиономии, слегка подсвеченные пламенем камина, не производили совсем уж неприятного впечатления. У обоих черты были правильные и четко очерченные, можно сказать даже красивые. Но при этом исключительная бледность кожи казалась почему-то нечеловеческой, к тому же на бледность эту словно падала извне странная тень – такую тень туча отбрасывает на снег.
После долгого молчания губы второго мужчины слегка колыхнулись:
– Ты страдаешь серьезным дефектом на уровне синтеза пептидов, друг мой. Тебе срочно нужен нейтрализатор вины.
– Чувствую, что ты прав. Но не забывай: посылки с Другой стороны поступать сюда перестали.
– Чувствую, что ты прав.
Снова повисло долгое молчание.
– А каково оно, это чувство вины? – спросил второй.
Опять последовало молчание, еще более долгое.
– Трудно объяснить. Больше всего оно, пожалуй, похоже на мощную дозу нейропептидов AB3003 и AZ 001, – наконец ответил первый, – которая способна блокировать любой нейтрализатор мутаций.
– Чувствую удивление! – воскликнул второй, слегка подняв брови. – Тогда… это должно быть чувство, очень похожее на жалость.
– Так говорят. Но, насколько я успел понять, чувство вины, оно более привязчивое. – Он погладил указательным пальцем набалдашник трости и сделал это очень медленно, почти незаметно. Потом снова окаменел. – Но разве… тебе знакома жалость?
– Да я узнал ее: я испытал мутацию почти сразу после прибытия сюда. Поэтому понимаю, что происходит с тобой. Мои биоклетки выработали свои собственные нейропептиды на основе некоторых нейропептидов серии AZ. И какое-то время я знал, что такое жалость. К счастью, диагноз был установлен
