единственным человеком на свете, от которого не ожидала предательства. А ты ведь останешься предателем, даже если она ничего не узнает. Ты говоришь, что любишь ее? И позволяешь, чтобы любовь твоя не была целиком и полностью искренней?
Мюррей задумался над его словами, а Уэллс стоял рядом и размышлял над тем, почему люди так держатся за нелепую привычку обращаться к другим за советом и позволять кому-то принимать за них решения, ведь другие неизбежно смотрят на проблему со стороны, оценивают ее теоретически, не опасаясь, что последствия коснутся их самих.
– Думаю, ты прав, Джордж. Я горжусь своей любовью, но любовь эта пока не безупречна. На ней есть одно пятно, и его надо стереть. Эмма заслуживает полной откровенности с моей стороны. Я все расскажу ей. Наберусь храбрости и расскажу. И непременно еще до свадьбы.
С этими словами он обнял Уэллса, который почувствовал себя словно в медвежьих лапах. Они вернулись в гостиную и снова сели за стол. Никто не спросил их про печенье. Конан Дойл еще какое-то время описывал тюленей и океан с его ледяными торосами, а Мюррей время от времени рассеянно кивал в такт рассказу. Судя по всему, он продолжал обдумывать слова Уэллса, но писатель-то знал, что еще много дней пролетит, прежде чем миллионер его совету последует.
Вскоре стало ясно, что и приключения Конан Дойла тоже имеют свой конец. После того как он завершил рассказ моралью, с очевидностью из рассказа вытекающей, беседа стала увядать, и никто не попытался оживить ее. Было уже поздно, а гостям еще предстоял долгий обратный путь. Прощаясь, они стали договариваться о совместной поездке в Дартмур. По решительному взгляду, брошенному ему Мюрреем, когда тот садился в экипаж, Уэллс понял, что на сей раз миллионер вряд ли откажется от задуманного. Скорее всего, к следующей встрече Эмма будет знать, что собирается выйти замуж за Властелина времени.
В ту ночь Уэллс долго не мог заснуть. Он зачем-то дал миллионеру совет и теперь раздумывал, чем все это закончится. Он считал Эмму достаточно умной и достаточно влюбленной, чтобы признание жениха только еще больше их сблизило. А если нет? Если она не сможет его простить? На кого ляжет вина, на Уэллса? Неужели в какой-то части его рассудка, в той, куда он нечасто заглядывал, все еще тлеют угли старой ненависти к Мюррею, и совет свой он дал, чтобы разрушить счастье этой пары – то ослепительное и волшебное счастье, которому втайне завидовал? Нет, не осталось никаких тлеющих углей от старого огня, это точно. В противном случае он не пошел бы тогда к агенту Клейтону.
Уэллс знал агента только по их короткой поездке в Хорселл, когда там появился марсианский цилиндр, но что-то ему подсказывало: этот тщеславный и въедливый полицейский не откажется от мысли разоблачить Монтгомери Гилмора, несмотря на немалые средства, которые миллионер пустил в ход, чтобы отделаться от него. Вот почему однажды утром Уэллс явился в кабинет Клейтона и рассказал все, что тому следовало знать про агентство “Путешествия во времени Мюррея”. Ведь Клейтон и сам рано или поздно непременно докопался бы до правды. Выкладывая ему все начистоту, Уэллс надеялся, что желание узнать истину пересилит в агенте жажду славы. Писатель использовал весь свой ораторский талант, чтобы убедить Клейтона закрыть дело, ибо нынешний Гилмор ничем не был похож на прежнего Мюррея. Да и вообще, каждый имеет право на второй шанс… И так далее. На беду, ни один из этих аргументов не тронул сердца Клейтона. Напоследок вконец отчаявшийся Уэллс перешел к истории любви миллионера и Эммы, которой восхищалась вся Англия, к истории, начавшейся с появления марсианского цилиндра… И агент просто не имеет права погубить эту любовь, даже если за свое рвение получит еще одну медаль на грудь. Если Клейтон обнародует все, что знает про Мюррея, Эмма, разумеется, отвернется от него…
– Вы считаете, этот довод убедит меня? – спросил Клейтон с насмешливой гримасой, на что Уэллс ответил, краснея:
– Вряд ли, ибо для этого надо самому испытать, что это за ужасное проклятие – жить, сознавая, что ты нанес рану тому, кого любишь больше жизни.
Агент несколько секунд помолчал, а затем вежливо попросил писателя покинуть его кабинет. Уэллс так и сделал, кляня себя за неудачу. Ради Мюррея он примерил роль рыцаря, вставшего на защиту любви, но проку от этого не вышло – только выставил себя в смешном виде перед заносчивым мальчишкой. Тем не менее одна неделя сменяла другую, и Мюррей перестал упоминать про агента Клейтона, а Уэллс постепенно пришел к мысли, что, хотя про любовь кричат слишком, на его взгляд, громко, многие испытывают к этому чувству глубокое почтение и, когда сталкиваются с ним, обходят стороной, боясь затоптать, словно речь идет о цветочной клумбе.
Таким образом, Уэллс сделал все, чтобы Эмма не узнала тайны Гилмора. Но тогда какого черта он сам же посоветовал другу откровенно рассказать ей свою историю? Для ответа на этот вопрос надо было слишком глубоко копнуть в собственной душе, и писатель счел за лучшее оставить все как есть.
Однако его поразило сходство этой сцены с той, что случилась когда-то давно, когда Мюррей явился к нему домой, чтобы услышать мнение знаменитого писателя о своем никчемном романе. У него тоже был выбор. Ведь, по сути, от Уэллса зависело, сбудутся или нет мечты незнакомца, который ждал приговора, нервно ерзая в кресле. И вот теперь, пять лет спустя, некто расставил фигуры точно таким же образом, чтобы Уэллс испытал ту же уверенность: он может направить жизнь Мюррея по дороге, какую сам выберет, хотя тот стал за минувшие годы миллионером и его лучшим другом.
Внутренне содрогнувшись, Уэллс спросил себя, куда же приведет Мюррея в конце концов указанный им путь.
XV
Несмотря на то что Эмма Харлоу стояла в крытом портике у дома своей тетки и затянутое тучами небо ничем ей не грозило, она со вздохом открыла зонтик и начала крутить его над головой. На этот день они назначили поездку в Дартмур, и Монти должен был заехать за ней еще полчаса назад. Накануне он обещал Эмме быть точным. “Ни на минуту не опоздаю!” – заявил Гилмор торжественно, словно прочитал девиз, написанный на его фамильном
