— Согласно распределению, я имею право, — Романов пожал плечами. — Пусть они хоть сто соглядатаев приставят.
Спустя секунду за окном раздался глухой взрыв, за ним еще и еще один.
Беган-Богацкий бросился открывать старые рамы.
— Что это было? — Романов попытался всмотреться в темноту за окном.
— Ваши волшебные дома, — тихо выдохнул старик.
Романов запомнил этот взгляд с самого первого дня, с Сашиной годовщины. Тогда он и сам не знал толком, что ему нужно в доме, где Саши не было вот уже год. Может быть, убедиться и окончательно сказать самому себе — вот, видишь, ее больше нет. Потому что поверить никак не получалось, он каждый день чувствовал ее присутствие. То, что они не виделись последние десять лет, не имело никакого значения, Саша была величиной постоянной и неизменной. Но позже нашелся и вполне конкретный повод появиться на этом странном дне рождения, который правильнее было бы назвать, вывернув наизнанку, днем памяти. С детских дачных времен у него хранился Сашин снимок, на котором она, смешная и тонкая, стоит, опершись на велосипед, и щурится на солнце. Не то чтобы он часто рассматривал его, просто хранил в одном из томов Лема, а том этот постоянно ездил с ним, куда бы он ни отправлялся. Смешно, но разглядывая эту фотографию, он опять был длинноногим Митей, хотя в действительности над раскрытой книгой, нелепо замерев, стоял сорокалетний небритый взлохмаченный мужчина. И вот теперь ему захотелось раздобыть какой-нибудь другой снимок, где она была бы постарше, такой, как в последний год своей жизни, такой, какой он ее никогда не видел.
Дверь была распахнута, на лестничной клетке курили, квартира оказалась набита битком. Никто ни о чем его не спросил, сразу налили рюмку и сунули в руку бутерброд. В доме негромко бубнили голоса, сновали незнакомые люди. Представить себе, что можно заговорить с ними, было невозможно, все вокруг вызывало в Романове ноющее отчаяние. Он надеялся, что фотография будет стоять на виду, но ее как назло нигде не было.
Собравшись в конце концов с силами и убедив себя, что другу детства можно все, Романов медленно открыл дверь комнаты в конце коридора. Там царил полумрак, но спустя пару мгновений он различил высокий книжный шкаф. Присев возле него, Романов потянул на себя скрипнувшую дверцу и увидел корешки альбомов по искусству, ряды каталогов и стопку толстеньких папок. В них оказались наброски, ворох рисунков и почему-то архитектурные чертежи. На самой нижней полке он увидел кожаный бок фотоальбома. Он откинул наугад пару плотных картонных страниц — сразу же пахнуло пылью и сыроватой бумагой — и через мгновение увидел ее. На черно-белой фотографии стояла повзрослевшая Саша и улыбалась кому-то на окраине кадра. Словно через секунду она повернется. Романов на эту секунду перестал дышать и тут же ощутил на своей спине тот самый взгляд. Он резко обернулся на входную дверь, но там никого не было, зато кто-то пошевелился у стены возле окна.
Романов поднялся, чтобы зажечь свет, и обомлел: на высокой табуретке сидели пацаны. Молчаливые и замершие, они заглядывали своими темными глазами на самое романовское дно, и он с ужасом понял, что? там покоится, давным-давно утонув. Взгляд также красноречиво говорил о том, что его обладатели являются иной формой жизни, которой нет дела до него, Романова. У этой совершенной формы есть занятие гораздо более интересное, и чуждая романовская форма мешает своим присутствием его продолжить. Романов взглянул под ноги и увидел, что вся комната застелена белым ватманом, на котором черной тушью выведен фантасмагорический замок в нескольких проекциях одновременно. Романова охватило восхищение, смешанное со страхом. Пол комнаты вмиг исчез, а вместо него появились многоуровневые этажи неизведанного пространства, и туда затягивало, как в яму. Он вынул фотографию из картонных уголков альбома, быстро захлопнул толстый том и, не сказав ни слова, выбежал в дверь.
— Кажется, мазут, — задумчиво проговорил Кирпичик, разглядывая пятна причудливой формы на романовских джинсах.
Романов утопил рубашку в белых пенных облаках и подумал, что ему досталась на редкость практичная кнопка. И счастья можно попытать, и делом заняться. Даже более того, эта кнопка — единственное, на что стоит надеяться.
— Вполне вероятно, — отозвался Романов.
— А чего взорвалось-то? — Кирпичик принялся усердно тереть мазутное пятно.
— Не знаю, за оцепление пройти не дали, — Романов поднялся и подождал, пока пена скроет рубашку целиком. — Патрули по всему кварталу, мрачные типы в синих спецовках. В документы не смотрят, на вопросы не отвечают, — Романов выругался, не стесняясь Кирпичика.
Вспоминать, как он требовал объяснений, размахивая удостоверением сотрудника Архнадзора, угрожал и орал, было противно. Потом их со стариком довольно быстро и ловко оттеснили за пределы огороженной территории, больно выкрутив запястья. Беган-Богацкий обещал провести его тайным ходом через овощные склады, но ничего не вышло. Из семи домов, которые он вчера осматривал и заносил в реестр, было снесено ровно семь. Такой ярости он не чувствовал давно, история с Варварой загнала его робкие надежды в тупик, прижала к темной, осклизлой стене. Он с наслаждением воображал, как выбивает дверь в квартиру Александрии Петровны, но Беган-Богацкий отказался сообщить ее адрес под предлогом того, что всему свое время и лучше
