горели, в руках она держала большую корзину, в которую при желании могла поместиться сама. Запустив туда одну руку, она затараторила:
— Дмитрий Сергеевич! Наконец-то! Вы как сквозь землю, все утро вас ищем. Вы что, так любите футбол? Завтрак! — она протянула ему стаканчик с горячим кофе и небольшой, теплый на ощупь сверток. Затем быстро отряхнула руки и перемахнула чем-то через его шею, встав на цыпочки. Оторопело опустив глаза, Романов увидел у себя на груди галстук алого цвета в диковатый розовый горошек.
— Что, черт побери происходит? Церемония должна быть на площади, — сказал он и оглянулся.
Народ постепенно прибывал, люди распределялись по рядам, неравномерно собираясь в группы. Кто-то замечал длинную фигуру Романова и кивал ему, другие увлеченно разговаривали друг с другом, дети бегали между кресел и визжали, а дамы обмахивались чем придется — солнце к полудню палило нещадно.
— Смена места торжества по распоряжению руководства. Красный так вам идет, потрясающе! — она отпрыгнула в бок, оглядела его с ног до головы и хлопнула себя рукой по лбу, а он так и остался стоять, слегка наклонившись вперед, держа в растопыренных руках стаканчик с кофе и сверток.
— Забыла совсем, значок! — она приколола на его лацкан красный лаковый значок со словами «Наш Кандидат» и тут же исчезла.
Романов нашел на трибунах несколько знакомых лиц. Петр Пиотрович сидел в отдалении, выбрав место в теньке комментаторской будки, и читал газету. Степанида, расталкивая сидящих, придирчиво выбирала кресло, а затем долго крутилась и ерзала, видно, сравнивая его с любимой скамейкой в сквере под часами. Бэлла в кепке преследовала сменившего спортивную форму на джинсовый костюмчик Бориса. Почтальон через все поле вел под руку Свету, и по тому, как были напряжены ее спина и плечи, Романов догадался, что она всеми силами старается не смотреть в его сторону. Ему отчаянно захотелось, чтобы она обернулась, но она уже исчезла из виду.
Похоже, кресло мэра найдет меня даже в могиле, мучительно подумал он, ладонью прикрыв глаза от солнечного света. А что, если дело вообще не в нем и его желаниях? Вдруг в местной канцелярии что-то перепутали? Вдруг он попросту схватил с ленты чужой чемодан, и некто скоро попросит его вернуть? Может ли быть, что исполняется совсем не его желание? Как там было у Маргаритиных сестриц — «возжелай за другого и спасешься»? Трибуну установили в центре поля, рабочие заканчивали монтировать лестницу. Небольшую площадку перед ней застелили красной вытертой дорожкой, шустрые девчушки прилаживали цветы в кадках по краям. Как на утреннике в школе, подумал Романов, кажется, сейчас меня все-таки примут в тамплиеры.
Романов слушал стук молотков, и на секунду он почувствовал себя героем фильма: утро перед казнью, он сидит на городской площади и ждет, пока достроят виселицу, на которой его, наконец, вздернут. Как самозванца, который присвоил то, что предназначалось другому.
Романов допил остатки горького кофе, аккуратно поставил стаканчик на перила ограждения и принялся ходить вдоль молотящих рабочих, стараясь дышать глубже. На поспешно воткнутых в землю стендах расцвели агитационные плакаты.
Перебирая в памяти всю цепочку последних событий, он снова и снова натыкался на темные провалы, и радость скорой победы сменялась привычным и вязким чувством неуверенности. Как вышло, что попросив для проверки сущий пустяк — должность проректора, он запустил вокруг себя какой-то сложный процесс, в результате которого где-то в глубине сдвинулись тектонические плиты и стал меняться ландшафт? Почему в этой пустыне, где с детства велись раскопки по поиску его таланта, не давшие ничего, кроме горсти пустого песка, внезапно появились оазисы, родники с чистой водой и города? Он не просил об этом здесь, не заказывал и не ждал, он думал только о пацанах. Почему его довольно скромные аналитические способности, усидчивость и упрямство вдруг приняли столь гигантские масштабы и превратились в настоящий дар, нечто гораздо большее, чем он сам.
Ответа не последовало. Романов уже заметил, что легкость мысли мгновенно исчезала, как только он подступался к вопросам о механизме исполнения желаний. О судьбе пацанов. А теперь еще и о стеклах. Любая попытка проанализировать и разложить по полочкам рассказ Семена заканчивалась зверской головной болью.
Романову пришлось смириться с тем, что некоторые вещи не поддаются его осмыслению, он привык к этим пустотам, как к дырке в зубе, которую страдалец постоянно ощупывает языком. Он не раз пробовал схитрить, заходил по касательной, издалека, пытался проникнуть в суть регистрации, систему бонусов и роль стекольного завода во всем этом, но становилось еще хуже. Он маялся, безуспешно пытаясь форсировать ход размышлений, сдавался и начинал мыслить привычным путем — гипотеза, еще одна гипотеза, версия, аргументы, и ему сразу становилось тоскливо. Как будто он покидал несущийся поезд и вынужден был тащиться пешком. Развилки и остановки, которые раньше лихо пролетали мимо и казались ему незначительными на логическом пути, теперь приходилось мучительно разглядывать во всех подробностях.
Правда, своим ходом он успел доковылять до одного очевидного вывода: он забросил свое идиотское желание стать проректором как крючок с наживкой, а город, заглотив его, вытянул на поверхность самого Романова. А вместе с ним — его истинное извечное желание: заполучить талант. А вовсе не спасти пацанов. Ни малейшего намека на прояснение их судьбы.
— Скоро будем начинать! — услышал Романов звонкий голос Воробья. Рядом с ней выросла Маргарита, по-хозяйски оглядывавшая трибуны из-под ладони. Она облачилась в привычную робу, однако блестящий секундомер все так же висел на могучей груди. Воробей покопалась в корзинке, выискивая там что-то мелкое (значок, понял Романов), и, встав на цыпочки, попыталась приколоть его Маргарите, но та скинула ее, как назойливого жука.
Между тем стадион кое-как заполнился, все лица слились в единую массу, в одно большое существо, которое маялось и скучало в ожидании. Романов еще раз оглядел знакомые и незнакомые фигуры, спасающиеся от солнечного расстрела на открытых секторах стадиона. «Что с ними будет, если власть получит эта догорающая звезда спорта?» — подумал он. Да и под руководством Ящера люди будут далеки от нормальной жизни, так и просидят в коридорах
