Цвет жизни

когда он напал на меня. От прилива адреналина, когда мое ходатайство о постановлении оправдательного приговора было удовлетворено, до признания Рут в попытке реанимировать ребенка и головокружительного осознания того, что мне придется дать Рут слово в суде, если она этого требует. Даже если это обрубит все шансы на победу в моем первом деле об убийстве.

— Как же поступить завтра? О чем бы я ни спрашивала Рут на суде, она все равно подставит себя. И это не говоря уже о том, что обвинитель сделает с ней на перекрестном допросе. — Я содрогаюсь, думая об Одетт, которая даже не догадывается, какое счастье ее ожидает. — Поверить не могу, что я была так близко, — тихо говорю я. — Я не могу поверить, что она все разрушит.

Мика прокашливается:

— Умная мысль номер один: может быть, тебе нужно исключить себя из этого уравнения?

Я уже достаточно пьяна, чтобы он начал понемногу расплываться у меня перед глазами, так что, возможно, я просто ослышалась.

— Что-что?

— Ты не была близко. Рут была.

Я фыркаю:

— Да какая разница, как говорить! Мы обе выигрываем, или обе проигрываем.

— Но у нее на кону больше, чем у тебя, — мягко говорит Мика. — Ее репутация. Карьера. Жизнь. Для тебя, Кеннеди, это первый по-настоящему важный суд. Но для Рут это самое важное, что есть в жизни.

Я ерошу волосы.

— А умная мысль номер два?

— Что, если для Рут лучше не выигрывать это дело? — отвечает Мика. — Что, если для нее это так важно не из-за того, что она скажет… а скорее из-за того, что ей наконец дадут шанс высказаться?

Стоит ли говорить то, что тебе хочется сказать, если это приведет тебя в тюрьму? Если этим ты подписываешь себе приговор? Это идет вразрез со всем, чему меня учили, со всем, во что я верю.

Но судят не меня.

Я прижимаю пальцы к вискам. Слова Мики звучат у меня в голове.

Он берет свой бокал и выливает его содержимое в мой.

— Тебе это нужно больше, чем мне, — говорит он и целует меня в лоб. — Не засиживайтесь допоздна.

В пятницу утром, торопясь на встречу с Рут на парковке, я проезжаю мимо памятника Сенгбе Пье в парке возле здания мэрии. Сенгбе Пье — раб, участвовавший в восстании на «Амистаде». В 1839 году судно перевозило группу африканцев, захваченных у них на родине, для продажи в рабство в Карибском море. Африканцы подняли мятеж, убили капитана и кока и потребовали от оставшихся на борту моряков направиться назад в Африку. Но те обманули африканцев и взяли курс на север, где на корабль поднялись американские военные. Африканцев отправили в Нью-Хейвен и заточили в тюрьму в ожидании суда.

Африканцы восстали потому, что услышали рассказ мулата, будто бы белый экипаж планировал перебить черных. Белые на борту верили, что африканцы были людоедами.

Обе стороны были не правы…

Когда я добираюсь до стоянки, Рут, даже не посмотрев мне в глаза, быстрым шагом идет к зданию суда, Эдисон вместе с ней. Я догоняю ее и хватаю за плечо.

— Вы все еще хотите это сделать?

— Думаете, я за ночь могла передумать? — спрашивает она.

— Я надеялась, — признаюсь я. — Я прошу вас, Рут, не нужно.

— Мама?

Эдисон заглядывает ей в лицо, потом растерянно смотрит на меня.

Я приподнимаю брови, как бы говоря: «Подумайте, что вы делаете с ним».

Рут берет сына под руку.

— Пойдем, — говорит она и идет дальше.

Толпа перед зданием суда увеличилась: теперь, когда СМИ сообщили, что сторона обвинения закончила представлять доказательства, вкус крови становится сильнее. Краем глаза я вижу Уоллеса Мерси и его свиту, продолжающих свой пикет. Возможно, мне следовало натравить Уоллеса на Рут: может быть, он сумел бы убедить ее склонить голову и дождаться, пока свершится правосудие в ее пользу. Но опять же, зная Уоллеса, я не поручусь, что он отказался бы от возможности высказывать свое мнение. Он бы, скорее всего, предложил помочь написать для Рут речь.

Говард нервно ходит перед залом суда.

— Итак, — говорит он, завидев нас, — мы заявляем, что закончили? Или…