Цвет жизни

Эдисона нет дома, когда я прихожу, снимаю униформу и под душем смываю запах жира. Я шлю ему сообщение, но он не отвечает, и я готовлю ужин, делая вид, что ничего не случилось. Когда он наконец возвращается, я выставляю на стол запеканку.

— Горячее, — говорю я, но он идет прямиком в свою спальню.

Я думаю, что он все еще расстроен из-за моей новой работы, но через мгновение Эдисон появляется, держа в руках огромную стеклянную банку, полную монет, и чековую книжку.

— Две тысячи триста восемьдесят шесть. И в банке еще пара сотен.

— Это деньги на колледж, — говорю я.

— Нам они нужны сейчас. Я могу подработать. Впереди весна и лето. Заработаю еще больше.

Я знаю, как скрупулезно Эдисон откладывал деньги, которые получал в продовольственном магазине, где подрабатывал с шестнадцати лет. Мы понимали, что свои сбережения он тоже будет вкладывать в образование, и тогда я с помощью стипендий, федеральной помощи студентам и плана 529, к которому мы подключились, когда он был еще совсем маленьким, уж как-нибудь смогла бы оплатить остальную часть. От мысли взять деньги, которые отложены на колледж, у меня сжимается сердце.

— Эдисон, нет.

Он морщится.

— Мама, я не могу… Я не могу видеть, как ты работаешь в «Макдоналдсе», когда у меня есть деньги, которые можно взять. Ты хоть понимаешь, что я сейчас чувствую?

— Во-первых, это не деньги, это твое будущее. Во-вторых, нет ничего позорного в честной работе. Даже если ты весь день жаришь картошку фри. — Я сжимаю его руку. — И это ненадолго. Только пока все не образуется и я не начну снова работать в больнице.

— Если я брошу бегать, то смогу получить больше смен в «Стоп энд Шоп».

— Ты не бросишь бегать.

— Да меня все равно давно не волнует этот дурацкий спорт.

— А меня не волнует ничего, кроме тебя, — говорю я и сажусь за стол напротив него. — Сынок, позволь мне сделать это. Пожалуйста! — Я чувствую, как глаза наполняются слезами. — Если ты спросишь меня, кем была Рут Джефферсон месяц назад, я бы сказала: она хорошая медсестра и хорошая мать. Но теперь люди говорят, что я не такая уж хорошая медсестра. А если я не смогу одевать тебя и кормить… Какая же я после этого хорошая мать? Если ты не позволишь мне этого сделать… если не позволишь позаботиться о тебе… тогда я уже и не знаю, кто я такая.

Он складывает руки на груди и смотрит в сторону.

— Все знают. Я слышу, как они шепчутся, а когда я подхожу, замолкают.

— Ученики?

— И учителя тоже, — признается он.

Я хмурюсь.

— Это непростительно.

— Нет, все не так. Они стараются изо всех сил, понимаешь? Дают мне больше времени на контрольные, говорят: «Мы знаем, сейчас у тебя неприятности дома…» И каждый раз, когда кто-то из них становится таким… таким любезным, таким заботливым, мне хочется кого-нибудь треснуть, потому что это даже хуже, чем когда люди делают вид, будто не знают, что ты пропустил школу, потому что твоя мать была в тюрьме. — Он кривится. — Тот экзамен, который я провалил… Я его не сдал не потому, что не знал материала, а потому, что стал прогуливать занятия после того, как мистер Герман загнал меня в угол и спросил, не может ли он чем-нибудь мне помочь.

— Ох, Эдисон…

— Мне не нужна их помощь! — взрывается он. — Я не хочу быть тем, кому нужна помощь от них. Я хочу быть как все остальные, а не чем-то особенным. А потом я злюсь на себя, потому что ною и думаю, что это у меня проблемы, когда ты… когда тебя могут… — Он замолкает и трет ладонями колени.

— Не говори этого, — шепчу я и прижимаю его к себе. — Даже не думай об этом. — Я отстраняюсь и обхватываю ладонями его красивое лицо. — Не нужна нам их помощь. Мы сами справимся. Веришь?

Он смотрит на меня, по-настоящему смотрит, как паломник, который ищет в ночном небе указание пути.

— Не знаю.

— Ну а я знаю, — твердо говорю я. — Теперь ешь, чтобы тарелка была чистая. У нас тут не «Макдоналдс» — если остынет, никто менять не будет.

Эдисон берет вилку, благодарный за то, что я дала ему возможность сменить тему. А я стараюсь не думать о том, что впервые в жизни солгала своему сыну.