на занятия и взяла меня с собой к Хэллоуэллам. Каждый раз, когда я думала о том, как буду входить в двери школы, у меня внутри как будто нож проворачивали, или начинало тошнить, или и то и другое.
Спросив разрешения у госпожи Мины, мама завернула меня в одеяло и посадила в кабинете мистера Хэллоуэлла с крекерами, имбирным элем и телевизором вместо няни. Еще она дала мне свой счастливый шарф, сказав, что с ним мне будет почти так же хорошо, как с ней самой. Она заглядывала ко мне каждые полчаса, поэтому я удивилась, когда в комнату вошел сам мистер Хэллоуэлл. Он буркнул: «Привет», подошел к столу и начал рыться в бумагах, пока не нашел то, что искал, — красную папку. Потом он повернулся ко мне:
— Ты не заразная?
Я покачала головой.
— Нет, сэр. — То есть, я имею в виду, я
— Твоя мать говорит, что у тебя болит живот.
Я кивнула.
— И это началось внезапно, после того как ты на этой неделе пошла в школу…
Он думал, что я притворялась? Но я не притворялась. Эти боли были настоящими.
— Как школа? — спросил он. — Учитель тебе понравился?
— Да, сэр.
Госпожа Томас была маленькой, симпатичной и прыгала от парты одного третьеклассника к парте другого, как скворец по летнему саду. Называя мое имя, она всегда улыбалась. В отличие от моей прошлогодней школы в Гарлеме, куда продолжала ходить моя сестра, в этой были большие окна и просторные солнечные коридоры; карандаши, которые нам давали на уроках рисования, не крошились; учебники не были исписаны и не растеряли своих страниц.
Все это было похоже на школы, которые мы видели по телевизору и в существование которых я не верила, пока не переступила порог одной из них.
— Гм… — Сэм Хэллоуэлл сел рядом со мной на диван. — Что ты чувствуешь? Как будто съела плохой буррито? Боль накатывает и отпускает волнами?
Да.
— В основном когда думаешь о школе?
Я воззрилась на него, решив, что он умеет читать мысли.
— Я знаю точно, чем ты болеешь, Рут, потому что когда-то сам подхватил этот вирус. Это было сразу после того, как я занялся составлением программ в сети. У меня был шикарный офис, и все вокруг только и думали, как бы мне угодить. Но знаешь что? Я чувствовал себя совершенно больным. — Он посмотрел на меня. — Мне казалось, что в любую минуту они, глядя на меня, поймут, что мне здесь не место.
Я думала, каково это — сидеть в красивой обшитой деревянными панелями столовой и быть единственным учеником, который приносит обед с собой из дому.
Я вспомнила, как госпожа Томас показывала нам фотографии американских знаменитостей. Все знали, кто такие Джордж Вашингтон и Элвис Пресли, но я единственная из класса узнала Розу Паркс, отчего почувствовала гордость и стыд одновременно.
— Нет, ты не самозванка, — сказал мне Сэм Хэллоуэлл. — Ты оказалась там не потому, что тебе повезло, и не потому, что ты оказалась в нужном месте в нужное время, и не потому, что у кого-то, как у меня, были нужные связи. Ты попала туда, потому что ты — это
Этот разговор всплывает у меня в голове, когда я слушаю директора школы, который рассказывает, как мой сын, который и мухи не обидит, ударил в нос своего лучшего друга сегодня, во время обеденного перерыва, в первый же день после выходных на День благодарения.
— Мы понимаем, что обстановка у вас дома… непростая, госпожа Джефферсон, но, естественно, не можем мириться с подобным поведением, — говорит директор.
— Уверяю вас, этого не повторится. — Внезапно я возвращаюсь мыслями в Далтон и уже не чувствую внутренней потребности быть благодарной за то, что меня пригласили в этот директорский кабинет.
— Поверьте, я буду снисходителен, потому что знаю: есть смягчающие обстоятельства. По правилам случившееся должно быть занесено в личное дело Эдисона, но я готов отказаться от этого. И все же до конца недели он будет отстранен от занятий. Мы здесь не терпим неподобающего поведения и не можем допустить, чтобы ученики в этих стенах опасались за свою безопасность.
— Да, конечно, — мямлю я и, униженная, выхожу из кабинета директора.
Мне привычнее приходить в эту школу в легком ореоле триумфа: смотреть, как мой сын получает награду за результаты на общенациональном экзамене по французскому языку, или аплодировать, когда его признают ученым-спортсменом года. Но сейчас Эдисон не идет по сцене с широкой улыбкой, чтобы пожать руку директору. Он развалился на скамейке рядом с дверью кабинета, глядит по сторонам так, будто ему все равно, что происходит. У меня возникает желание надрать ему уши.
