должно бы заключать любое повествование, поскольку, предваряя нечто, пока неизвестное, оно удручает своим опережающим, несколько даже оскорбляющим знанием.
В данном же случае мне это, как автору, простительно. Может быть, несколько комичным с моей стороны выглядят попытки оперировать им заранее. К тому же буквально вслед за этим притворяться неведающим, как бы покорно и безвольно следующим за самостийно развертывающимся сюжетом. Ну, конечно, все эти «саморазвивающийся», «безвольно», «покорно» – условно-договорные жесты, позы, как говорится, лица. Добровольно принятые на себя правила взаимного поведения и этикета. В нынешний же этикет взаимоотношений автора и читателя входят и такие вот лукавые игры, взаимные договоренности относительно некоторых обаятельно обставленных частичных отходов от предыдущих договоренностей. Однако все здесь так ненужно усложнено. Признаю. Признаю. Все гораздо проще. Как, например:
– Рабинович, куда вы едете?
– В Бердичев.
– В Бердичев. Интересно. А зачем вы обманываете меня?
– Я? Обманываю вас?
– Да, обманываете. Зачем вы говорите, что едете в Бердичев, когда вы едете действительно в Бердичев.
Или о том же, но по-другому. Одно время я работал в некоем учреждении вместе с двумя милыми старичками. Они знали друг друга с незапамятных веков, называя по-свойски, почти по-родственному – Сеня и Маруся. Однако же в миру звались они Марьей Ивановной и Семеном Ефимовичем. Они были идейными партийцами. Даже, насколько припоминаю, принципиальными яростными секретарями каких-то там комитетов или других партийных образований. Однажды поутру, еще не приступив по-серьезному к работе, Семен Ефимович, задумчиво уставясь в большое весеннее промытое окно, начал:
– А ты знаешь, Маруся, какой сон я видел?
– Какой же, Сеня? – отвечала Марья Ивановна, не поднимая головы от важной бумаги.
– Вот, понимаешь, будто бы вхожу я в главный вход… – Семен Ефимович развернулся к собеседнице, усаживаясь поудобнее, – и мне навстречу Михаил Иванович. – А Михаил Иванович был нашим главным начальником, вызывавшим у моих законопослушных собеседников почти мистический страх и неимоверное уважение.
– Да? – оторвалась Марья Ивановна от бумаги.
– И понимаешь, Маруся, он прямо сам идет ко мне с протянутой рукой. Он так улыбается. Мне даже неудобно как-то стало.
– Интересно. Сеня, а ты не помнишь, я там была рядом?
– Не помню, Маруся.
– Нет, Сеня, ты припомни. Это очень важно. – Марья Ивановна решительно отодвинула документ и, взблеснув очками, всем корпусом обернулась к легкомысленному Семену Ефимовичу: – Это очень, очень важно.
– Не помню, Маруся. Я же смотрел на Михаила Ивановича.
Нет-нет, Сеня, это очень, очень важно. Вспомни.
Ну, Маруся, это же было во сне.
– Нет, Сеня, это очень важно. Вспомни. – Марья Ивановна уже теряла терпение
– Ну, я правда не помню, – растерянно бормотал Семен Ефимович. – Это же сон. Я не помню. Это же сон. Вот тут я стою, вот тут Михал Иванович. Может, ты за спиной была, я не помню.
– Экий ты, Сеня! – Марья Ивановна возмущенно отвернулась.
Так вот было. Правда, хотелось бы заметить коечто и по делу. По сути данного опуса. В истории литературы зачастую нечто значительное, даже принципиальное, в прозе создавалось, в жанре как бы воспоминаний, мемуаров. Легкомысленных личных заметок, никого ни к чему не обязывающих. Вот и я попытался. Тем более что вспоминать намного легче, чем что-то придумывать из ума, придавая этому вид жизнеподобия.
Еще, кстати, вспомнилось нечто анекдотичное, но вполне подходящее по теме. То есть как-то способствующее ее раскрытию, но менее наукообразным образом. Некий европеец прибывает в Африку и на двери отеля обнаруживает объявление: «Только для черных!» Он в укромном местечке перекрашивается, возвращается в отель, снимает номер и просит портье разбудить его завтра утром в 8 часов. Наутро разбуженный идет в ресторан, а там обнаруживает: «Только для белых!»
Он спешит назад в номер, начинает отмываться, но безуспешно. Яростно трет себя мочалкой. Вдруг в догадке хлопает себя ладонью по лбу:
– Господи! Портье не того разбудил!
А что, не бывает? Бывает.
И еще. Беспрерывное воспроизведение череды по чти равновеликих, равномощных катастрофических событий может вызвать если не удивление, то некоторое утомление. Согласен. Просто надо смириться (если вообще надо с чем-то смиряться). Надо просто попытаться попасть в ритм с этим монотонным ритмическим воспроизведением неких реальных или выдуманных катастроф (в моем случае они все, естественно, реальные). Подобным же образом в свое время смирился и я. Смирившись, восхищенный и умиротворенный, дочитал до последней страницы великую книгу «Путешествие на Запад». Совпав с ее
