– Неважно, – бросил в ответ необаятельного вида человек, производивший бессмысленные подсчеты в несуществующей валюте. Помолчал, отвернувшись. – Отсюда ему все было видно. До самых холмов.
– Кому – ему? – недоверчиво переспросил литератор и, не дождавшись ответа, спросил снова: – Каких холмов? – Он-то знал, какие холмы.
– Так какая у них валюта была?
– Бухгалтерская точность, – ласково улыбнулся Воопоп. – Я тебе разве не говорил? Помнишь, история с топором? Как раз перед моим отъездом.
– Как бухгалтер какой-то свою жену и ее любовника топором зарубил, расчленил и в холодильник засунул? – моментально припомнил литератор все странные обстоятельства давнего времени.
– Холодильник, конечно, прилепилось из всяких там детских ужастиков. А так – все правильно. Прошу любить и жаловать. – Он широким жестом указал на третьего собеседника. Улыбась, помолчал. – А все-таки ты зря выпустил эти три главы.
– Ануфриев бы не выпустил, – заметил бухгалтер и снова обратил свой взгляд вверх, где как раз в это время и парили оперенные синеватой сталью птицы. – Где-то здесь, в Европе. Ребят своих бросил и денежки растрачивает.
Одна из птиц сложила крылья и с легким вибрирующим стоном, словно подрагивающая стрела, ринулась вниз и исчезла за деревьями старинного парка.
– Не по моей вине, – заметил литератор, неприязненно покосившись на бухгалтера.
– Ладно, хватит дуться, – примиряюще произнес Воопоп и положил одну тяжелую ладонь на плечо бухгалтера, другую на плечо литератора.
– Одна затерялась, другую редакция не пропустила. Третью, действительно, не решился поставить.
– Вот, вот, – заметил бухгалтер. – Ануфриев бы не выкинул.
– Ага, не выкинул. Ребятишки бы его выкинули. Пренепременно. Вместе с вами со всеми. Не в этот, а в тот самый ваш любимый монастырь, – резко ответил литератор.
– Ну, ну, – примирительно произнес Воопоп. – Ничего ведь и не произошло. Как говорится, жизнь победила никому не известным способом. – Он приобнял обоих и придвинул к себе, посмотрел по очереди на обоих и нравоучительно добавил: – У Ануфриева своя миссия. А с этим он и не справился бы. Неказистый он писака. – Литератору понравилась подобная характеристика – неказистый. Хотя от себя прибавил бы что-нибудь и порезче.
– Опубликованы они. В отдельном издании, – покосившись на бухгалтера, произнес литератор.
– Помнишь Малинина? – спросил Ренат. – Ну, который как раз защитился, когда мы только поступили.
– А-ааа. Он с Машкой Семеновой ходил, из васильевского семинара. У меня с ней на втором курсе было дело, – вдохновился воспоминанием приятель. – Октябрь как раз или начало ноября. Забежали в какой-то подъезд. Тогда все подъезды открыты были, без нынешних идиотских кодов и домофонов. Взобрались на третий этаж. Вернее, на промежуточный марш между третьим и четвертым. – Ренат глядел в сторону. У окна она наклоняется, я стаскиваю с нее из-под всего вороха теплых одежд трусы. Сам спускаю штаны. Тут слышу, с верхней площадки спускается кто-то. Не успеваю натянуть штаны, как появляется тетка. Вроде тех, что сейчас мимо проползли. – Он, выворачивая шею, поглядел в том направлении, куда прошествовали пугливые дамы с детишками. Но их след давно уже простыл. Он ненадолго задержался взглядом на пустынной, присыпанной желтыми листами аллее, быстро оглянулся в сторону подозрительной компании и опять обратился к Ренату: – Обычная советская бабка. Идет и на нас смотрит. Идиотка, не отворачивается. Машка быстренько заправляет свои бебехи – успела-таки! Прямо невиданный профессионализм! А я просто застыл от неожиданности. Бабка проходит мимо, испуганно косит глазом на мой стоящий член и уже с нижнего марша оборачивается и нервно кричит: «Развелось тут насильников всяких!» – а меня дикий смех разобрал. Прямо чуть не по полу катаюсь со спущенными штанами. Машка посмотрела на меня, подождала, пока за бабкой дверь подъездная хлопнула, и бросилась вниз. Так наша любовь и разошлась по швам. Смешно?
Ренат разглядывал компанию в глубине кафе. Она оказалась неожиданно близко. Почти за соседним столиком. Или просто почудилось. Можно было рассмотреть серые невыразительные лица, напоминающие фотопортреты расстрелянных людей из книги одного серьезного английского специалиста по сталинским репрессиям. Вернее – портреты не расстрелянных, а живших. Порушенных прямо в середине, самом акме своих неведомых нам жизней. Хотя, конечно, прожили бы еще 20–30 лишних унылых размеренных лет. Разница-то по сравнению с мировыми сроками! Динозавры, к примеру, обитали на земле 350 миллионов лет, пока окончательно не вымерли. И ничего – не жалуются. Но нет, нет. Конечно же нет. Двадцать лет человеческой жизни насыщены таким немыслимым количеством упакованного содержания, смысла и информации, что по значению равны твоим двадцати миллионам, если не большим, динозавровых идиотских лет. А двадцать миллионов лет чего-нибудь да стоят!
От группы отделился маленький сухой человечек и не то что издевательской, но странно подпрыгивающей несерьезной походкой направился к приятелям. Когда он приблизился, от него мощно пахнуло алкоголем и сухостью.
– Встречались? – прокашлял он, наклоняясь к Ренату. Тот инстинктивно отклонился. Пригляделся. Нет, не припоминал. – Встречались, встречались, – не угрожающе, а как-то назидательно произнес он. Выпрямился и застыл, легко покачиваясь. От него веяло сухим, перегретым пустынным жаром.
Прямо как тогда, в молодости, в памятное лето его, Рената, странствия с приятелями по пустынным горам советского еще Узбекистана и Киргизстана. По вечерам подобные твари, сухие, горячие и тощие, выползали наружу из неведомых укрытий на прохладный освежающий воздух. Блестящими страждущими глазами уставлялись на наших путешественников. Все, буквально жизнь зависела от того, выдержишь ли ты их взгляд. Один из троих путешествующих был
