Убью! Убью! Убью! – вскакиваю, вздымая к небесам руки свои, свинцом налитые: Убью! – рушащиеся вниз, тело безвольное за собой в пропасти хлюпающие, плюхающие, жнюкающие, в пропасти увлекая: Убью-юю-ююю-ююю-ююююююююююююююююююю-наколени рухаясь, на коленях молю я, молю: Ы-ф-ф-ф-ф-ф-ф!)
(на коленях, на коленях, как коза жизни безумной с выменем худым, тощим, немощно-серым, от полей и равнин этих пагубных, протяженных, с выменем болтающимся, качающимся, мотающимся, сжимающимся, свивающимся от власти сей неумолимой, неукоснительной, высшей, меня с их совместной немощью из стороны в сторону раскачивая: Ы-ы-ы-ыыыыы! – раскачивая сосу- у-у-уууу-ууууд первона-а-а-а-а-ааааачальный! – раскачивая из стороны в сторону в его, в его направлении как букашку подвигая, надвигая, задвигая, удвигая; сосу-уу-уу-уу-д первонача-аа-аа-льный! – аааааааааааааа! – раскачивая, всем телом на четвереньках, на четвереньках, шкурой поддергивая; сосу-уу-уу-ууд первона-аа-аааааааачальный!)
(подползаю, подползаю: О-о-о-о-о! – кладу голову свою повинную, половинную, кладу голову свою на сухонькие, нематериальные, тараканьи почти, отсутствующие почти коленки его и хладной рукой Блока всевидящего гладит, гладит он волосы мои русые, шелковые, седые волосы мои: О-о-о-о-о! – слезы, слезы у зала зрительного исторгая: – О-о-о-о!)
(гладит он меня, гладит, слезы мои иссушая, как Блок, Блок нечеловечий ровным голосом даль завораживая, взгляд свой неуследимый немыслимых глаз своих куда-то устремляя, словно лезвие ножевое в трещину мира устремляя, связь времен до конца, до предела раскалывая, о Гамлет-Гамлет, о Блок-Блок! зал! зал зрительный!)
(и тихо тихо, и снова тихо и тихо и снова тихо и тихо, и вот из этого тихо и тихо некая мелодия, словно малютка какая еле видимая, как ласточка в дали голубой вырисовывающаяся неуследимо, да! да! это она!) – Широка-а-а-а страна-а-а-а – растет потихонечку, так тихо-тихо, на цыпочках как бы: Моя-я-я-я-я родная-я-я-я-я – сильнее, сильнее, сильнее! сильнее! Много в не-е-е-ей – совсем, совсем сильно – это мы с ним вместе, и голос растет, растет, и мы поем, и мы говорим; Джоин ас еврибоди! – мы говорим с ним и кричим: Ну, Мироненко, давай, запевай! Давай, давай! Давай, Звездочетов! Звездочетов, давай!
Виктюк, давай! Давай! Давай! давай! давай! давай! давайдавайдавай давайдавайдавайдавайдавайдавай
Внеприродная нежность
Для тех, кто много и бессистемно работает, порой обнаруживаются такие состояния духа, когда все смешивается над лавиной слов, отрываясь от реальных фактов и переживаний, начинает склеиваться во что-то весьма нелепое и даже самонедостаточное (в отличие от сюрреализма с его осознанным акцентом на планирование или провоцирование желаемого и очевидного неестественного; или абсурдизма с его основополагающей интенцией на конструирование невероятного). Так вот, наше нелепое, возникшее просто как результат перегруженности, перегрева естественно до того функционировавшей системы, единственно удерживается, вернее, утверждается, вернее, утверждает себя за счет некой внеприродной нежности мира сего, частью осенившей и создателя подобных опытов, дарованной ему как феномен параллельный и соприродный подобного рода эксцессам, неизбежным порой в любом роде деятельности.
