1992ПредуведомлениеСледуя своему всегдашнему принципу воздвижения и обживания поэтических имиджей (поэтической позы лица), при попытке создания имиджа эротического поэта (в ряду и последовательности мной уже пользованных – Общественно-политического поэта, Лирического, Экстатического, Женского поэта, Классического), обнаружил я полнейшее отсутствие подобного в русской поэтической традиции (в отличие от Любовного и Похабного, вполне отмеченных, фиксированных). Посему, создавая сей имидж, я пользовался в качестве подпорок опытом построения имиджей предыдущих (что и сказалось в их постоянном параллельном присутствии, иногда спутываемом с рудиментарным присутствием предшествующих имиджей в последующих, т. к. единожды созданный и пущенный жить, имидж никогда до конца не исчезает, объявляясь в дальнейшем, скажем, интонационно или фактурно).
Так вот, в ряду уже созданных при наличии уже определенной порождающей системы создать образ, отсутствующий в культуре, – дело не столь запредельной сложности. Ну, конечно, при этом аксиоматически предполагается (что логически, а не хронологически, и соответствует истине) феномен эротической поэзии как состоявшийся до этого, как предполагается и утверждение уже в качестве литературно-нормативного использования мата.
Так что, по сути, эта поэзия есть постэротическая и постматерная.
Прекрасным летним днем мы с ней лежали В траве высокой с ней в лесу лежала И ласково друг друга целовали И я ее безумно целовала И люди шли – не захотели нас понять И начали критиковать нас хвыстко А что я? – старая я коммунистка Уж как-нибудь сама могу понять Едрена мать Что хорошо, а что плохо Тоже, небось, проходили Ее какашки и макашки Он тихо выносил на двор Он их рассматривал и нюхал И возвращался не спеша Он приходил – она лежала Он руку клал ей на живот В ее ж руке наоборот — Оказывалось его жало Горячее, она вводила И вскрикивала и лежала Как мертвенькая, и опять Ее какашки и макашки Он тихо выносил во двор По частям Поля затянуты соломой Еще не хлынувших дождей Но словно Янут и Оломой Уже стоящих у дверей Еще прозрачно спозаранку Гляжу на опустевший дол Вдали на круглый холм крестьянка Ложится, выцветший подол Приподнимает и крестьянин Над ней колени преклонил Склоняется как сноп с кистями Христоязыческих времен И в воздухе прозрачно-чистом Согласно ходят вверх и вниз И хоть давно он коммунистом Иль комсомольцем, но всмотрись Не те же ли циклические вздымания и опускания тел и дыханий природных, крестьянских и осенних На тонких эротических ногах Едва держа в руках свой член огромный Вбегает и хватает что попало И начинает удовлетворять Спазмически лишь вскрикивая: Сийя! Тут входит обнаженная она Прекрасная, что можно бы Россией Ее назвать А у него и сил уже нет И поделом Она дрожит – дрожи, родная И он дрожит – дрожи, родной Ты коммунист? – молчи, родная Я коммунист! – молчи, родной А вот уже и отдрожали Сидят – и каждый тих и чист Да вот теперь уже не жаль И пусть он будет коммунист Да и она пусть коммунистка будет Мне тут девчата говорили Что надо будет наперед Расслабиться – и все пойдет Само, а там как раз Гаврилин И подойдет А что тебе Гаврилин, девица? Или к примеру, Птицын, скажи Она давно перерожденцы И ничего уж не докажешь Никому Вхожу, а она словно снег Лежит раскинувшись в постели В какой-то безумной метели Вина, одеяла и нег И в воздухе что-то в руке Вертит и смеясь отвечает Что нету ей больше печали Чем быть от меня вдалеке Врет, наверное Земля то снимет белы трусики То все опять засыпет снегом Но из-под бела черны усики Скользят с томлением и негой И с неба тянется рука Поласкатать – у них пока Еще до живого-то дела дойдет У них все медленно, как у неких слонов вселенских Из-за дома выходила Страшная мудила Тихим взглядом обводила Рукой поводила Огромной Кто ты есть, моя родная? — А я есть одная Всем близкая и родная Сызмальства видна я Отовсюду Я есть Лалла! Я есть Дилла! Я есть Изнисилла! Я есть страшная мудила Жизни злая сила Немереная1992ПредуведомлениеЭто книга живого опыта. Живого метаопыта! Метаживого опыта! Но не дальше и
