часовых поднять или опустить, так, что об этом вряд ли возможно узнать. А еще…
«Мы обычно не говорим меж собой, Багэрон Тайрэ. Мы молчим. Молчим друг другу в голову».
Это тоже сказал тогда Тери, точнее, не сказал.
– То есть, вы вправду все читаете мысли?
Они едва ступили в небольшой, чуть шире кладовки, хлипкий ящичек, вынырнувший из сугробов, и сели на подушки. На вопрос пироланг кивнул. Грубое лицо изобразило улыбку, обнажились крупные зубы. Отталкивающее зрелище, но бывший капитан «Ласарры» привык.
«Я тебя предупреждаю. – Тери посерьезнел. – Там, куда мы идем, все будут молчать. Переводить первое время буду я, потом научишься сам, это быстрое уменье, меня ведь ты уже понимаешь. А пока постарайся не давать сородичам слушать, о чем молчишь. О… тех, кого ты покинул, о ком жалеешь. И о себе. Понимаешь? Ты должен быть отрешён. Твоя тан должна быть ледяной. Нет. Железной».
Тайрэ запомнил это слово. Оно помогло и взглянуть в глаза посвященным, и молчать с ними, и вынести операцию: когда срезали гнилое мясо, когда ломали кости, когда заменяли другими – крепкими, но мертвыми. Когда жегся расплавленный металл, выпуская тоненькие щупальца-сосуды, жегся – и тут же промораживал, врастая в плоть.
…Тайрэ повторяет слово и в эту ночь, лёжа в пустой комнате с чужими голосами. «Железный». Он чувствует: ему это подойдет.
Так вскоре и окажется.
…А его молчание никто не услышит, как не слышали никогда, – Ино это знал. Не слышат даже теперь, когда старый капитан вернулся к команде, а Тери – удивительный образец живости в своем строгом семействе – увязался следом, чтобы стать пиратом. Но, стоя вот так, вдвоем на палубе, Ино вроде бы все-таки услышал.
– А Тери научит нас всем этим штукам? – спросил он наконец.
Тайрэ только усмехнулся.
– А кто из наших лбов обучаем? Ты, что ли? – И, прежде чем Ино бы насупился, объяснил уже серьезно: – Мой принц, когда-то мир был таким тихим и ясным, что молчать друг для друга умели все. Теперь не умеет почти никто. Молчание больше не язык, оно – лишь дань осторожности или трусости. Представляешь, спустился я с гор – и забыл все, чему научился. Только и болтаю, и Тери тоже скоро начнет болтать.
– Правда?..
Тайрэ тяжело уставился на него исподлобья.
– Что?..
Наставник продолжал смотреть.
– Что? – Ино осторожно оглядел себя. – Ты злишься? Или я облился вином?
Тайрэ выдохнул и встряхнул лохматой головой.
– Вот именно, ничего. Ты не понял, что я только что… ммм… говорил тебе.
– Зато, – Ино все же решился и улыбнулся, – я понял, о чем ты молчишь.
– И о чем же?
– О нас. О корабле. О возвращении.
«О том, что шершавая древесина штурвала – снова продолжение твоих рук.
О холодном стекле бутылки с мутновато-жемчужной, крепкой висхой.
О капризных волнах, переливающихся через борт во время шторма.
И о пряном табаке, рассыпающемся в пальцах и зажигающем в горле огонь.
Я бы тоже молчал. Я не отдам это никому, никогда».
Всего этого – слишком слезливого, высокопарного, наивного – он не прибавил, но хватило и начала. Тайрэ улыбнулся и ответил с долей задумчивости:
– Хм… а может, у тебя в роду затерялись пироланги, юный Сокол?
И оба они засмеялись снова.
Тайрэ так и не согласился стать капитаном вновь. Впрочем, он и не бездействовал: с успехом применял свой блестящий ум, продумывая каждую планирующуюся операцию, изучал карты и, конечно же, не упускал хорошей заварухи со всеми вместе. Вскоре он даже обрел новое прозвище среди пиратов, их врагов и друзей. Прежнее было – Седой, новое – конечно же, Железный.
И теперь капитан Железный снова стоял у штурвала своей «Ласарры». А капитан Два Лица, король Альра’Иллы, ясно видел это во сне.
«Я просто уходил умирать».
Здесь, в душном дворце, на этой кровати, Дуану вдруг показалось, что он сделал то же самое.
