начался весь этот кошмар, а потому сейчас лишь молча смотрю на жену и дочь, понимая неотвратимость ее решения. Я не испытываю ни надежды, ни возмущения. Я просто чувствую, как холодные, парализующие волю пальцы потери и отчаяния пробегают по моему телу. Слова Рейчел звучат у меня в ушах: что же, я должен признать, что снова потерпел неудачу. Я ведь и впрямь не нашел Джейка.
Рейчел, не мигая, смотрит на меня. Моя неспособность защищаться оставляет преимущество за ней.
— Лэйни, мы должны уехать отсюда. Папе нужно время, чтобы собраться с мыслями, — наконец подводит она итог.
— Я не хочу уезжать! Почему вы двое не можете договориться?
Взгляд Рейчел холоден:
— Лично я собираюсь уехать, Лэйни. Мне нужно на какое-то время покинуть наш дом. И мне кажется, что тебе тоже лучше поехать со мной, но я тебя не заставляю.
И она направляется через кухню к двери гаража. Что-то как будто надломилось в Лэйни, и, заплакав, дочка бросается ко мне и обнимает, а я прижимаю ее к себе так сильно, что нам обоим становится трудно дышать.
— Не плачь, солнышко. Отправляйся с мамой. Мне так будет спокойнее. Поезжайте, а я потом к вам непременно приеду. Договорились?
— А как же Джейк?
Я беру ее лицо в ладони и вглядываюсь прямо в заплаканные глаза:
— Я найду его, ягодка. Обещаю.
Лэйни смотрит на меня из-под мокрых ресниц, как будто желая поймать на слове:
— Ты правда обещаешь, папочка?
Я медлю с ответом, ощущая полноту ответственности. Дочка провела со мной всю жизнь и верит, что, если папа что-то пообещает, то, значит, это обязательно произойдет.
— Обещаю, — твердо говорю я наконец.
Слезы у нее на глазах высыхают, и она делает шаг назад.
— Тогда до свидания, папа. Я люблю тебя.
Я удерживаю слезы до тех пор, пока дочка не исчезает. Я слышу, как она открывает дверь и заходит в гараж.
«Я все еще отец Лэйни. Я все еще муж Рейчел. И я любой ценой должен их защитить», — думаю я.
Все еще плача, я подхожу к входной двери и распахиваю ее настежь. Толпа снаружи моментально кидается в мою сторону. Издевательские выкрики звенят в ушах, в лицо мне тыкают микрофоны. Толпа окружает меня со всех сторон, но я стою, не двигаясь, украдкой наблюдая за тем, как открывается дверь гаража. Никто этого не замечает, потому что все смотрят только на меня. Я стал идеальной мишенью, отличной приманкой.
— Мистер Конолли, мистер Конолли, неужели вы не чувствовали, что должно произойти нечто страшное?
— Вы согласны, что, если воспитанием занимаются отцы, то уровень агрессии у детей неизбежно возрастает?
— Вы уже слышали о том, что произошло этим утром в Канзасе? Еще десять детей были застрелены, и подозреваемый заявил, что хотел перещеголять вашего сына.
— Убийца!
— Пидор!
— Это все твоя вина!
Я слушаю все это и смотрю, как жена и дочь уезжают незамеченными. Улыбка против воли появляется на моем лице, и, конечно, это подливает масла в огонь. И без того жаждущие моей крови репортеры словно с цепи срываются. Но теперь мне наплевать. Мне удалось сделать последний подарок родным, пусть и не искупающий моей вины полностью. Я прикрыл жену и дочь собой, стал громоотводом, притягивающим к себе худшее, что люди готовы швырнуть нам в лицо. И я радуюсь, понимая, что каждое жестокое слово, которое я сам уж как-нибудь переживу, не ударит по Лэйни и Рейчел.
Я продолжаю стоять на крыльце дома, озираясь вокруг с улыбкой, и вдруг происходит странная вещь. Толпа начинает затихать, и репортеры, первыми догадавшиеся, в чем дело, убираются в свои фургоны. Они смекнули, что дальнейшее ожидание здесь — пустая трата времени, и спешат скорее сдать свои материалы в редакцию.
В конце концов толпа полностью рассасывается. Я не двигаюсь с места, пока последний человек не уходит с нашего газона и не исчезает из моего поля зрения. Да, люди выплеснули на меня весь свой гнев и ненависть, но я понимаю, что за этими эмоциями скрывается только одно чувство — страх.
Хотя все они наперебой обвиняли меня, но боятся совершенно другого. Люди страшатся неизвестности. Их пугает непредсказуемое. Случилось то, что казалось совершенно невозможным, недопустимым, и это ударило их, как ток в оголенный нерв. Но им надо попробовать самим ответить на собственный вопрос: а что родители могли сделать, чтобы предотвратить трагедию?
Я думаю, что все сочли то, как я, невозмутимо улыбаясь, стоял на крыльце нашего дома, проявлением психопатии. «Во всем виновата наследственность, — будут твердить журналисты. — Фактически, мальчик был обречен с самого рождения, с такой-то генетикой». «Слава богу, — станут думать они, — что в нашей семье нет ничего подобного. Уж мы точно не стали бы стоять, как ни в чем не бывало, перед лицом справедливых
