Еще он многократно рассказывал о том, что с Красной площади, где их принимали в пионеры, он уезжал домой на трамвае, а в том же трамвае ехали Троцкий и Калинин.
Уж не знаю, правда ли это. И не узнаю теперь никогда.
20
Сначала были польские, серого цвета, за семь рублей восемьдесят шесть копеек. Очень гордился.
Потом были те, которые мой приятель, художник-сюрреалист, сшил на старой машинке «Зингер» для своей жены, но пока он их шил, она забеременела, и штаны из ярко-зеленого вельвета достались мне. Они были слегка перекошены, и ширинка располагалась чуть сбоку. Но ими я тоже гордился.
Потом были уже настоящие, привезенные кем-то кому-то, но кому-то оказавшиеся слишком маленькими. А мне — наоборот, сильно большими. Пришлось подворачивать. Гордился. Носил долго.
Потом — уже не помню. Много. Но уже не интересно.
21
Когда мне было лет девять, я пошел смотреть, как ребята постарше играли в футбол на нашей полянке. Стоял и смотрел. А потом в какой-то момент тяжелейший мяч со всей силы треснул меня по голове. Да так, что я упал и на пару минут потерял сознание. Весь следующий день меня рвало. Сотрясение мозга, видимо.
С тех пор я не очень полюбил футбол. Не только играть, но и смотреть…
22
Тюбики с пастой появились позже. А сначала был зубной порошок, изготовляемый на фабрике «Свобода». Там, кстати, делали также мыло «банное» и «семейное». «Семейным» мыли руки, а с «банным», соответственно, ходили в баню.
Порошок продавался в круглых картонных коробочках. Им чистили не только зубы, но и белые парусиновые летние туфли.
А еще мы любили иногда сыпать порошок из окна на одиноких прохожих. Это было весело, хотя и опасно.
23
В моем послевоенном детстве я был окружен плотным кольцом мужчин, на кителях и пиджаках которых висели различные ордена и медали. Это воспринималось тогда как непременный атрибут одежды.
Когда я стал узнавать из радио, что такой-то орден присвоен такому-то заводу, или колхозу, или театру, или газете, я пытался понять, кто именно
