– Осветленная.
– Салаур. Мерзость.
– Не говори так.
– Мерзость, болезнь, обман… Я тоже хочу верить, что все будет хорошо. Но… в любом случае сейчас для меня главное – осуществить то, для чего я появилась.
– Ты уже спасла город.
– Это лишь часть. Главное – искупить вину.
– Ты ни в чем не виновата!
– Перестань. – Миалинта с досадой посмотрела на меня. – Перестань мне это говорить! Хватит спрашивать, как я себя чувствую! Хватит говорить, что я ни в чем не виновата! Хватит!
– Я раньше не говорил…
– Опять? Прошу ведь…
Никогда прежде я не видел Миалинту такой раздраженной.
– Главное – искупить вину, – продолжила она тихим чеканным голосом. – Спасти брата. Или узнать его участь. Если он мертв – почтить память. Может, после этого я, как фаит, освобожусь. Может, тогда ко мне вернется воля. Сейчас я хочу одного – сама определять свою жизнь. И не чувствовать, как постепенно вырождаюсь во что-то… непонятное. Не хочу быть порождением лигура. Понимаешь?
– Понимаю.
– Я сказала все это, чтоб ты больше не задавал вопросов. Твое любопытство удовлетворено?
– Да.
Я понимал, что сейчас лучше молчать. Не было смысла что-то объяснять Миалинте и уж тем более в чем-то ее убеждать.
Вернувшись, Эрза присоединилась к отряду. Феонил же теперь скакал назад по дороге, к Нордису. Убедившись, что гирвиндионец не заметил ничего подозрительного, Феонил должен был нагнать нас и вновь уйти с Эрзой в верстовую разведку.
Тенуин по-прежнему ехал далеко впереди, чем вызывал недовольство Эрзы. Она просила Миалинту отговорить следопыта от вольных прогулок, но, конечно, результата это не дало. Никто из нас, даже если б захотел, не смог бы запретить Тенуину ходить в личный дозор.
Эрза успела переговорить со всеми в отряде. Со мной она задержалась чуть дольше. Удивительно, но в простой цаниобе, надетой поверх кожаной рубахи и легкого нагрудника, она выглядела ничуть не хуже, чем в ночной саффе или тканом костюме с короткими рукавами, а баерки с утолщенной подошвой на ней смотрелись так же хорошо, как домашние диалинки. Сейчас ее красота казалась обыденной, утратила мягкую несуразность, но по- прежнему притягивала взгляд – хотелось понять, что именно в ней изменилось. В конце концов я решил, что упругая посадка в седле и доспехи скрыли худобу тела и невысокий рост. Теперь Эрза смотрелась сложенной на удивление гармонично.
Под защитной сеткой угадывались две толстые косы, обрамлявшие шею и опускавшиеся на грудь. Никаких украшений. Даже короткий клинок на поясе – не выездной. Боевой. Простая рукоятка обмотана полосами черной кожи. Стертые упор и оголовье. Черные ножны без символов или бахромы. Сдвоенный седельный колчан с разноперыми стрелами: серые – легкие, тонкие, с иглообразным зазубренным лезвием и светло-синие – тяжелые, с дробящимся трехгранным наконечником. Сам лук спрятан в чехол, закрепленный под задней лукой.
Во всем образе Эрзы крылось что-то звериное, напружиненное.
– Ты всегда так внимательно осматриваешь людей? – с улыбкой спросила она.
– Только красивых, – честно признал я. В разговоре с Эрзой честность казалась естественной. – Или опасных.
– И к какому типу ты относишь меня?
– К обоим.
– Ты умеешь льстить, хангол. Должно быть, это помогает в пути.
– Льстить легко, если говоришь правду.
– А ты всегда говоришь правду?
– Я не лгу. Это другое. Всегда говорит правду только дурак. Или безумец.
– Мне это нравится. – Эрза кивнула. – Это я могу понять.
– И я не всегда был вольным путешественником.
– Кем же ты был раньше?
– Пахарем. Ухаживал за отцовскими полями.
– Ну вот. А говорил, не лжешь.
– Что плохого в пашне?
– Ничего. Любой труд достоин уважениям. Но воин не должен стричь овец. А вольный путешественник не должен жать пшеницу. Каждому свое.
