И всякий раз он усложнял поведение животных, а значит, и свое. Научил их слышать звуки, сражаться, строить гнезда. Все это было хорошо, но Акмеон ни на мгновение не забывал об одиночестве, о пустоте, из которой создал и этот мир, и этих животных. Нужно было опять искать что-то другое.
Наконец он придумал сознание и создал первых разумных животных.
Сознание должно было разнообразить их поведение. Теперь они стремились обследовать каждую деталь своего дома, обследовать самих себя. Это было увлекательно. Акмеон чувствовал, что избрал верный путь. Но какой бы богатой ни была планета, ее изучение исчерпывало себя и переходило в пустоту однообразия. Познав окружающий мир, эти существа узнавали об одиночестве своего создателя.
Акмеон создал еще множество планет на своем пути. Заставил животных чувствовать, общаться, придумал мораль и впервые оживил противоположности – два племени, одно из которых стремилось созидать, другое – разрушать. Это был мир выраженных идей: без предыстории, без судеб, сотканных струнами. Чистое зло, созданное страдать. И чистое добро, созданное быть счастливым.
Подобных опытов у Акмеона было много. Слишком много, чтобы кому-то из людей учесть их и пересказать. Самые яркие из них собраны в Бирюзовой книге, прочтите, если у вас будет возможность. Я лишь расскажу о том, как был создан лучший из миров – наш мир.
Мир нашей планеты совершенен и лишен пространственных преград. В отличие от других планет, уходя вглубь себя, наша планета завивается бесконечной спиралью. Ничего подобного Акмеон не создавал прежде. Он заставил погоду быть изменчивой, пустил бесконечным хороводом дожди, снега и ветра. Наполнил мир всевозможными тварями – столь крохотными, что не разглядеть в увеличительное стекло, и громадными, больше похожими на скалы. Позволил им совершенствоваться, подстраиваться под изменяющийся мир. Наделил их всеми придуманными ранее чувствами: от осязания до озарений. Чтобы усложнить их поведение и придать им вечный стимул приспосабливаться, заставил есть, пить, приносить потомство. Подумав, что этого может быть недостаточно, заставил их дышать. Без еды, воздуха и воды существа страдали – Акмеон научил их чувствовать боль. Затем подчинил движению материи, ограничил смертью и перерождением.
После этого создал секольтхинов, наделенных разумом, знанием, чувствами, высшей силой жизни: людей, человекоподобных существ и существ, ничем человека не напоминающих. Простых ограничений жажды и голода тут было недостаточно. Акмеон знал, что разум однажды обойдет эти преграды. Пресытившись, утишив боли, секольтхины остановятся, а лишившись движения, напомнят своему создателю о его одиночестве. И Акмеон наполнил сердца людей и других секольтхинов страстями, а главное – жаждой искать необретенное: смысл жизни, происхождение Вселенной, назначение сущего. Это была хорошая уловка. Что бы ни случилось, эту жажду никогда не утолить. Ведь она взывает к пустоте, а ее невозможно познать, она бесконечно шире любого знания. Как собака, вцепившаяся в хвост, не может догнать себя, человек не остановится, отчаянно стремясь постичь пустоту, из которой соткан.
Наконец Акмеон воплотил последнюю задумку. Заложил в каждого из секольтхинов зерно своей сущности – все для того, чтобы самому через это зерно воплотиться в секольтхине и лишиться памяти о своей божественности. Акмеон надеялся, что водоворот созданной им жизни отвлечет от одиночества. Теперь он мерил жизнь тем, что мы назвали часами, и простой век казался ему долгим.
Акмеон знал, что никакое разнообразие, никакие тревоги не отвлекут от пустоты внутри, но и тут сумел себя обмануть – едва он в земном воплощении, любимым из которых стало человеческое, начинал вспоминать собственную божественность, едва замечал частички пустоты, из которой сложен мир, как тут же засыпал естественной смертью. Его сознание переносилось в тело новорожденного, и земное странствие возобновлялось сызнова. И лучшим периодом для Акмеона всегда было детство – время, когда одиночество пустоты ничем себя не проявляет. Умирать ему тоже нравилось именно ребенком, не прожив и десяти лет. Быть может, когда все закончится, он создаст новый мир – мир вечного детства.
С тех пор Акмеон живет среди нас. Сменилось множество эпох, планета стала иной, секольтхины и звери стали другими… При желании вы еще многое услышите или прочтете об этих эпохах. Я же закончу свой рассказ, упомянув детей Акмеона.
В земном теле Акмеон не проявляет божественности. Он может быть бедняком и полководцем, жестоким тираном и заботливой матерью. У него рождаются простые дети, но их зерно наполняется его влагой, а с ней приходит слабая частичка его могущества и всезнания. Эта частичка может никогда не пробудиться. Человек так и не узнает, не почувствует, что он – акмеонит, прямой потомок воплощенного Акмеона. Лишь немногим даровано проявить в себе божественное.
И сказано, что в миг, когда Акмеон окончательно вспомнит о своем всевластии, вечности, одиночестве, когда пробудится от забвения, убьет себя, а родившись младенцем, не забудется опять, потому что перерождение более не будет властно его усыпить, и устами младенца возвестит божественные истины, и ребенка ничем, кроме тела, напоминать не будет, и проявит власть божественную, то придет последний цикл нашего мира. Поднимется земной Акмеон до высот власти, поработит, еще юный, все живое и обречет на страшную смерть. И едва умолкнет живое и разумное, лишит себя тела и вознесется, как очнувшийся поднимается с ложа. Акмеон оставит наш мир и продолжит странствие в пустоте своего одиночества. – Пилнгар затих. Несколько минут мы сидели в тишине.
Я вздохнул. Посмотрел на Миалинту. Ярко-синие радужки. Хотел задать еще несколько вопросов, надеясь от Акмеона перейти к Предшественникам, к лигурам, наконец, к даурхаттам и к тому, что творится в Лаэрноре, но Феонил с крыши предупредил о возвращении нашего отряда. Пришлось подозвать следопыта, чтобы он временно сменил нас у старика. Пилнгар улыбнулся. Понимал, что мы не хотим оставлять его наедине.
Спустившись из дома, мы с Миалинтой встретили отряд. Узнали, что вылазка прошла без происшествий. Лаэрнор по-прежнему не выказывал никаких угроз. Другие кварталы оказались такими же пустыми. Ни единой приметы некогда пропавших тут людей. Только личины в белоснежных дхантах. Они ходили
