циником и мелким человечком. Однако же – Александр даже удивился этой мысли – Дрозд никогда не делал Саше ничего плохого. Стрелянные до получки трешки и пятерки он неизменно возвращал с благодарностью, заклятий на него не накладывал, начальству не стучал. Несколько раз выручал по мелочи и один раз по-крупному: соврал Стелле по телефону, что они с Приваловым бухнули и теперь тот лежит в лежку. В то время как Саша в последнем приступе молодости пытался проводить до дому практикантку Галю из кивринской лаборатории. С Галей у Саши ничего не вышло, да и не могло выйти. Но Дрозд вообще-то сильно рисковал: врать по телефону ведьме, даже такой слабенькой, как Стеллочка, было для обычного человека делом опасным. И тем не менее Саша относился к Дрозду презрительно. Потому что он был обычным мещанином и не имел отношения к науке. То ли дело великий Ойра-Ойра… Привалову стало как-то неловко.
Тут вспыхнуло зеленое пламя, и во главе стола возник Кристобаль Хозевич Хунта.
Саша застыл над столом, с ужасом ожидая, что великий корифей его увидит и прихлопнет, как муху. Почему он приписал Кристобалю Хозевичу такие намерения, он и сам не мог бы объяснить. Просто ему стало очень страшно.
Хунта, однако, повел глазами по направлению к батарее. Видимо, он учуял следы гномьей трапезы. Он даже встал и вытянул шею. Привалов воспользовался моментом и метнулся в угол. Там была паутинка, которую украшал крохотный засохший трупик мошки. Саша спрятался за его астральной тенью.
Кристобаль Хозевич еще раз осмотрел помещение, снова устроился на председательском месте и неожиданно громко рыгнул. Изо рта вырвались языки огня, а когда пламя потухло, слева через стул от Хунты появился какой-то мужчина в грязной телогрейке. Саше сначала показалось, что у него измазаны руки. Потом он понял, что они синие от татуировок.
– Вечер в хату, братуха! – начал было синий каким-то разнузданным голосом, но Хунта, брезгливо поморщившись, щелкнул пальцами, и тот заговорил по-другому:
– Уважаемый Кристобаль Хозевич. По центру «Инновационные технологии»[34] имею сказать следующее. Документы из райкома получены, вопросы с товарищем Орджоникидзе решены в положительном смысле. Наши партнеры – «Конверсия» и «Старт». Предполагаемая схема…
Хунта насладился воспитательным эффектом и еще раз щелкнул пальцами.
– В общем, берем кредит, обналичиваем, закупаем браконьерскую, ваши бодяжат имитатом, сбыт на Лехе. Мои пять, Лехе четыре. На тушки цельные мороженые есть интерес.
– У меня нет интереса, Васюта. – Хунта качнул головой. – Что с «Конверсией»?
– Ну формально как бы пока как-то так, – неопределенно высказался синий. – Работаем.
– Васюта, я не понял тебя, – сказал Кристобаль Хозевич таким голосом, что Привалов аж сжался, хотя сжиматься-то было уже и нечему. – Ты мне что сейчас сказать хотел, Васюта? Что я тебе дал пятьдесят тысяч, а ты мне за эти деньги сказал «работаем»? Это слово стоит пятьдесят тысяч, Васюта? Ты дашь мне сейчас пятьдесят тысяч, если я тебе скажу «работаем»? Или «как-то так»?
– Дайте пару минут, шеф, – зачастил синий. – В общем, так. Процесс идет. Но он идет не сразу. В конце той недели все будет, край – в начале следующей.
– Ты меня опять не понял, Васюта, – сказал Хунта ласково и страшно. – Мне не нужно в начале следующей. Мне нужно сегодня. Васюта, я работал с большими деньгами, когда твой прапрадед у папы своего в яйцах бултыхался. Деньги у людей считаются не в рублях, Васюта. Деньги у людей считаются в рублях в день. Ты мне обещал сегодня, Васюта. Если бы я получил сегодня, значит, я получил бы двадцать в день. Если я получу в начале следующей, это будет двенадцать в день. Ты видишь разницу? Она огромна. Восемь тысяч в день, вот сколько это стоит. Это даже сейчас хорошие деньги, Васюта. Ты знаешь, сколько это в долларах?
Синий набычился.
– Я не говорил – сегодня, – упрямо сказал он. – Я говорил: может, сегодня. А так вообще-то край – в начале следующей.
– Ты меня лечишь? – тем же тоном сказал Хунта, после чего выдал тираду на каком-то мерзком жаргоне, из которой Привалов не понял ни слова. Синий ответил еще менее понятно, и они принялись яростно переругиваться через стол.
Вися в паутине, Саша думал о том, что Кристобаль Хозевич, оказывается, тоже по уши замаран в каких-то сомнительных делишках – то ли в спекуляции, то ли в чем похуже. Потом ему вдруг подумалось, что Хунта вообще-то и раньше жил не по средствам. Он одевался во все импортное – за исключением разве что норковых шуб. Его никто никогда не видел в институтской столовке. Машины у него не было, потому что он плевал на запреты и трансгрессировал куда хотел – что характерно, без последствий[35]. На Восьмое марта он дарил женщинам огромные розы на длинных стеблях – настоящие, не магические. Пил он исключительно «Курвуазье» и «Наполеон». Не то чтобы это выходило за рамки, но требовало определенных расходов. Между тем зарплату Кристобаля Хозевича Привалов знал, поскольку обсчитывал институтскую бухгалтерию.
В восьмидесятые Хунта получал четыреста тридцать рублей – профессорскую ставку. Были еще всякие надбавки, но не так чтобы очень уж большие. Столько же получал Киврин – который, однако, ходил в тулупе на меху и пил самогон собственного приготовления, а зарплату тратил на книги.
– В общем, бабло заводим через Хачо, он хочет половину и сразу валит… – тем временем тараторил синий.
