улыбается мне.
– Пипец, да?
– Да, – я вздыхаю. Мышь, не заметившая опасности, теперь мертвее всех мертвых, опутанная паутиной. – Да, – повторяю я и затем добавляю: – Пипец.
Выдержка из бестселлера «Ваш ли это выбор? Почему вся ваша жизнь может выйти из-под контроля», с. 73.
В 1975 году мои коллеги из Австралийского университета г. Брисбена ставили опыты на четырехстах крысах. Они построили несколько лабиринтов (лабиринт – это метафора нашей жизни, дорогие читатели), и вдоль каждого расставили множество ловушек, приманок, преград. В конце лабиринта находился кусок пикантного сыра – ученые выбрали рокфор, и этот выбор был обусловлен ироничной отсылкой к любимому персонажу главного исследователя, детективу Рокфорду[7]. (Прекрасная игра слов; жаль, что не мной придумано!)
Приблизительно одна треть лабораторных крыс перед началом эксперимента получила крошечный кусочек сыра, так что они уже понимали (и чувствовали, в прямом и переносном смысле), за чем охотятся (вы и эту метафору уловили, верно, дорогие читатели? Они знали, какая у них конечная цель, подобно тому, как люди часто ставят для себя цели и стремятся воплотить свои амбиции. Что, как вы уже знаете из прочитанного, им неподвластно). Остальным крысам либо дали понюхать сыр, либо… ничего не дали. (Добро пожаловать в реальный мир, милые грызуны!)
Перед моими коллегами стояла задача выяснить, в самом ли деле крысы, знавшие, какая их ожидает награда, будут упорнее на пути к ней, не станут по пути отвлекаться, преодолеют ловушки, смогут противостоять, когда им навстречу покатятся стеклянные шарики, когда громкий шум испугает их так, что захочется бежать в противоположном направлении. Будут ли показатели у этих крыс выше, чем у тех, которые вообще не знают, за что им предстоит бороться, или у тех, которые ощутили только аромат счастья?
Вот что получилось, дорогие читатели: крыс выпустили и обнаружили, что не существует ни малейшей связи между пониманием конечной цели – и, как следствие, стремлением к ней, поскольку, откровенно говоря, крысы больше всего любят сыр – и показателями успеха относительно крыс, которые безучастно бродили по лабиринту и уворачивались от препятствий лишь из самосохранения, а не ради награды. Многие крысы из всех трех групп заблудились, свернули не туда, некоторые попались в последнюю и самую главную ловушку – клетку с защелкой. Лишь треть все же добралась до рокфора, большинство по воле случая и, конечно, потому что они просто продолжали двигаться. Некоторые достаточно быстро бегали, чтобы не попасться в ловушку, некоторые двигались слишком медленно, и ловушки закрывались раньше, чем крысы успевали до них добраться. Не было никаких причин, почему успеха добился именно тот, кто добился. Просто крысы, бегущие по лабиринту, следующие от перегородки к перегородке, действовали в своем ритме; их выбор, их инстинкты не имели значения.
Дорогие читатели, думаю, метафору в этом случае пояснять не нужно?
Аналогий с сыром можно не проводить.
5
В семь тридцать Шона все еще нет дома, так что я отправляю Никки в пиццерию за углом, а когда он спрашивает, нельзя ли ему заскочить в магазин и купить себе «Скиттлз», я думаю – черт возьми, я же не его мать! – и вручаю ему три лишних доллара. Я попросила бы его прихватить бутылку дешевого вина, но мне было бы неприятно узнать, что он подделал удостоверение личности. Нью-йоркские подростки и не на такое способны.
Впрочем, я в двенадцать совсем ничего собой не представляла. Моя старшая сестра Райна считалась уверенной в себе (теперь она работает в ведущей юридической компании, у нее идеальный муж и четверо детей); младшего брата Оливера считали творческой личностью (теперь он – учитель йоги в уединенной индийской обители, и его «твиттер» читают больше ста тысяч человек; как ни парадоксально, Райна, кажется, равнодушна к йоге, хотя откуда мне знать?).
Но что касается меня – я всегда была никем. Просто Уиллой, которой лучше было бы родиться Уильямом. Я не ходила, как Никки, за всеми по пятам и не засыпала их вопросами – но свои вопросы были и у меня. Я не была лидером, не была изгоем, не была умной, не была глупой. Я всегда была довольно симпатичной – темные волосы, большие глаза, – но недостаточно красивой, чтобы моя внешность что-то значила; у меня довольно поздно выросла грудь, так что девственности я лишилась только в первый год учебы в колледже, в ноябре. Еще раньше я познакомилась с Ванессой – она говорила мне, какой надо быть, и я ее слушалась. Я носила мартенсы (пока они не вышли из моды), я говорила, что пиво «Амстел» гораздо лучше слабоалкогольного напитка «Зима» (втайне предпочитая последний), я научилась танцевать под Принса и курить, не кашляя, я перецеловала достаточно парней, чтобы наконец переспать с одним из них.
Но в двенадцать? Кто знает, какой я была. В мой двенадцатый день рождения мы с мамой отправились в Диснейленд. Я была слишком взрослой для подобных развлечений, но она предложила, а я никогда там не была, и к тому же мы с мамой мало времени проводили вместе, поэтому я обрадовалась, захлопала в ладоши и крепко ее обняла, услышав такое предложение. Но в первый день путешествия, когда мы как раз собрались съехать с «Поющей горы», карусели сломались. Совершенно сломались. Нас даже показывали в местных новостях.
Мы висели над пропастью почти пять часов – ни вверх, ни вниз, только болтались из стороны в сторону. Где-то на четвертом часу пыток парень за нашей спиной, молодожен из Кентукки, начал вопить, что подаст в суд на Уолта Диснея. Его юная супруга визжала: «Да!» и «Покажи этим засранцам!»
Четверо пассажиров в машинке перед нами оказались довольно близко от бассейна, так что они решили рискнуть и прыгнуть туда. Трое сразу же
