ответственность за свой выбор, – как мы можем ощутить триумф победы или чувство вины из-за поражения?
И все же я не могла сделать выбор. Я смотрела и смотрела на карту, по большому счету ничего не видя, а потом подняла глаза и поняла, что стемнело. Тьма по обе стороны развилки.
Гора, окутанная тьмой, – совсем, совсем не то, что гора в лучах дневного света. У вас нет восприятия глубины, нет ориентации, нет видения предметов, на которые вы можете наступить и в которые можете провалиться. Жилка на моей шее забилась, и я изо всех сил старалась дышать, как учил меня Олли. Я вспомнила про налобный фонарь, включила его и инстинктивно полезла было за телефоном, чтобы экран лучше освещал мой путь. Но, конечно же, телефон у меня забрали, как и все остальное.
Налобный фонарь был паршивый и в лучшем случае освещал дорогу на шаг вперед. Пройдя шага три, я попала ногой в норку суслика и подвернула лодыжку. Звук был таким громким, что отдался эхом в каньоне.
– …твою мать! (Первое слово, которое пришлось запикать; на протяжении серии вы услышали еще много. Простите.)
Я села на землю, чтобы осмотреть травму; связки уже тянуло от боли. Вынув из аптечки эластичный бинт, я замотала ногу как могла, в почти полной темноте, в горах, без помощи медсестры, и поковыляла вправо, но поняла, что так и не решила, куда хочу свернуть – вправо или влево. Или вниз. Я подумала – ведь можно пойти вниз. Мне не впервой спускаться с горы. Я ухожу!!! – кричала я лишь несколько месяцев назад… Но, прежде чем я окончательно приняла решение, что-то в кустах зашуршало, и я отчетливо услышала лай. Вой. Визг. Потом кусты затрещали, листья зашелестели, и раздалось: хрусть-хрусть-хрусть.
Я забыла про свою лодыжку, я думала только о пуме, или рыси, или медведе – не знаю, кто там сидел в кустах, но уж точно не человек; и я побежала. Кое-как, но все-таки побежала.
Влево? Вправо? Влево? Вправо? Влево? Вправо?
Я уже не думала ни о чем – просто бежала. Я поняла то, к чему меня в конце концов привели теории отца: ничто не имеет значения, просто иди вперед. Беги. Выбери направление и оставь все остальное позади. Важно лишь то, где ты окажешься.
Шум у меня за спиной не смолкал – шорох кустов, бесконечное хрусть-хрусть-хрусть, треск веток, листьев, сухих кустарников. Откровенно говоря, я была не в такой уж хорошей форме – конечно, в лучшей, чем прежде, но очень далеко от того, какой меня хотел бы видеть Олли, – и я стала замедлять скорость. Я чувствовала, что отстаю, что существо у меня за спиной приближается. Я представляла, как умру в этих чертовых горах, как, полусъеденная, буду истекать кровью, и никто не опознает мой труп, потому что пума сожрет мое лицо. Я закричала:
– Я сдохну в этих сраных горах! Моя сестра, Райна Чендлер-Фарли, вас всех засудит! Надеюсь, ты меня слышишь, Ванесса Пайнс! Я разрешаю Райне испортить тебе жизнь!
Потом я вспомнила, как сильно сама испортила свою жизнь; моя нога снова провалилась в нору суслика, черт бы их побрал; я споткнулась, упала лицом вниз и рассекла правое веко. И, конечно же, меня вырвало, а потом я разревелась. Я выла, и скулила, и стонала, и грозила кулаками небу, и вопила:
– Это самая дерьмовая идея во всем сраном мире! Ты меня слышишь, мир? Самая! Дерьмовая! Идея! Во! Всей! Твоей! Сраной! Мировой! Истории!
Накричавшись наконец, я поняла, что хрусть-хрусть-хрусть прекратилось. Но ощущение, будто кто-то следит за мной, не отступало. Наверное, этот кто- то размышлял, как меня убить и хороший ли получится из меня обед. Я была уверена – это не глаза камер, которые повсюду натыкали операторы; шатаясь, я с трудом, на цыпочках подобралась к кустам и припала к земле; фонарь заменял мне глаза. Врать не стану: я чувствовала себя героиней фильма «Ведьма из Блэр», и на экране именно так и смотрелась, правда? Медленно, потом еще медленнее, я ползла по тропинке, ища того, кто охотился за мной.
А потом замерла. Меня парализовало.
Фонарь сиял; а напротив сияли, глядя прямо на меня, два глаза, такие же темные, как весь окружающий мир (но куда более голодные).
Мой крик эхом отозвался в каньонах; поднявшись на ноги, я рванула прочь. Боль в лодыжках бесследно исчезла, кровоточащий глаз больше не имел значения. Значение имело только одно: когда-нибудь мы все умрем, но именно сейчас, пока у меня еще был шанс исправить свою не такую уж и отвратительную жизнь, я совсем не была готова к тому, что мое время на этой земле подошло к концу.
Я бежала, пока не отказала правая лодыжка. Нога совершенно никуда не годилась. Рухнув на землю, я ударилась головой; холодный ветер окутал меня, боль охватила всю левую сторону тела, а потом – намеренно или нет, потому что, надо отдать должное моему отцу, мы не все можем держать под контролем, как бы ни старались, – я потеряла сознание.
Меня разбудило восходящее солнце. Первые лучи, коснувшиеся моего лица, были слишком яркими. Во рту стоял кислый вкус рвоты, кровь вокруг раздутого глаза запеклась, и он не открывался. Кое-как усевшись на корточки и зажав голову между коленями, я открыла мюсли и смогла проглотить три покрытых йогуртом изюмины.
И что? Что дальше? Что теперь?
– Кто-нибудь заберет меня отсюда? Пожалуйста! – закричала я. – Я знаю, вы здесь. Разве меня не пора доставить в больницу на вертолете?
Но никто не ответил. Меня, как я всегда и боялась, предоставили самой себе. Нужно было действовать в одиночку.
Я медленно поднялась на колени, затем на ноги, хотя лодыжки, агонизируя, молили этого не делать. Сверилась с картой и увидела наконец то, чего не заметила вчера вечером, ослепленная темнотой и, как оказалось, ложной уверенностью, будто мой выбор не имеет значения и все дороги ведут к Никки.
