называется, вытаращив глаза, и не верят ни одному его слову. Всем им кажется, что это просто игра, что на счет «три» он засмеется, хлопнет в ладоши и скажет: «Ну пошутил, пошутил, решил тебя попугать».
Какие уж тут шутки… Ключевыми словами Игната были: «Мне осточертела бедность. Я в семье только обуза. Зачем тебе муж-неудачник?» Мы проговорили, проругались до четырех часов ночи, то срываясь на крик, то делая друг другу страшные глаза — тише, тише, детей разбудишь, только их здесь не хватало. «Чем она тебя подкупила, эта самая другая? Машину обещала подарить?» И ответ, жалкий, но с вызовом, эдакий нахохленный, мол, не тебе нас судить: «Да, именно так! Машину! Она видит, что я дошел до ручки и руки на себя готов наложить. А тебе все как с гуся вода. Ты даже не замечаешь, в каком я состоянии!» Такая вот фигура речи.
— Ладно, давай спать, — я разложила диван, мол, утро вечера мудренее.
— И что, мы ляжем в одну кровать?!
Да, видно, все всерьез. Но я еще держалась.
— Ну и что? Можно валетом…
Игнат лег на раскладушке в кухне и, что удивительно, сразу заснул. А у меня ни в одном глазу.
В подмосковных поселках убогая архитектура: вертикали, горизонтали, никаких тебе покатых крыш. В окнах спортзала еще сияли новогодние гирлянды, видно, не успели снять, огоньки играли вперегонки друг с другом. В сугробе валялся остов елки. Лысая, почти без иголок, она покачивалась под ветром туда-сюда, а потом вдруг покатилась по ледяному насту, поблескивая мишурой, запутавшейся в ломких ветках. Глядя на этот остов праздника, я наконец заплакала. Вот так и я, как эта елка. Вот такая вот фигура речи.
Привыкай, дорогая, к просторному ложу, хоть поперек ложись. Очень было жалко себя, хотелось вскочить и бежать на кухню, чтобы выкрикнуть мужу (уже бывшему) новые обидные и справедливые слова. Беда как радость, ее надо изжить полностью. Гаденыш, ведь ты сам привез нас в этот поселок, золотые горы сулил! В Москве, мол, связи еще по физтеху. Самые умные из физиков за границу уехали или в бизнес пошли. И ты так хотел… А теперь смеешь обвинять меня в эгоизме!
Как дальше жить? С этой квартиры придется съехать, двухкомнатная нам с детьми не по карману. К родителям в Новосибирск возвращаться нельзя. Брат женился, ребенка родил. Приехать туда с детьми значит устроить всем ад. И еще надо искать новых учеников.
Все, хватит реветь, нельзя, чтобы Кирка и Ася увидели утром мою зареванную морду. А любовь, куда делась любовь? Сама собой явилась вдруг трезвая мысль: а ведь без Игната наша жизнь в материальном отношении никак не изменится. Во всяком случае, на первое время хватит. Мы начали копить деньги на квартиру, поэтому зарплата этого негодяя складывалась в конверт. Только посмей взять хоть доллар из нашей копилки, я твоей пассии всю рожу расцарапаю!
Утром, когда я встала, чтобы идти с детьми в школу, Игната уже не было. Я кинулась к книжной полке. Все деньги были на месте. Надо же, говорил такие гадости, а повел себя как порядочный человек. Но не надейся, что я скажу тебе спасибо, когда ты явишься брюки-рубашки забирать.
Он так и не пришел и не позвонил, пропал. Детям я сказала, что отец уехал в длительную командировку, связанную с его работой. Они отнеслись к известию на редкость спокойно, а я места себе не находила. И не то было плохо, что вечера пусты, что детей жалко, что любимый человек предал. Душу разъедала мысль, что мной пренебрегли, что я брошенка. В школе половина педагогов незамужние. Да где половина, больше, я еще вдов забыла. А у меня была полноценная семья, и уже этим я была как бы на голову выше остальных. И пропадало обидное ощущение, что на меня смотрят как на чужую, приезжую, отнимающую работу у местных. Забытое слово — «лимитчица», но ведь попрекали! В школе работай сколько хочешь, там гроши платят, но не выхватывай из-под носа богатых учеников, мы их сами будем учить изящной словесности.
И еще навалилась бессонница. Ночь-полночь, а я таращу глаза в темноту и все толку горькие мысли, как воду в ступе. Подруга Ирка, она физику преподает, посоветовала: «Смотри Гордона по НТВ. Очень прочищает мозги. Ты там ни черта не поймешь, но отвлечешься, перестанешь думать всякий вздор. Там все больше физики. Может, и своего гения увидишь». Ох, сколько я просмотрела этих передач. И вопреки Иркиной подсказке продолжала «думать всякий вздор».
Фарадей говорит, что есть два типа материи: вещество и поле. Наверное, это правильно. И правильно то, что я сейчас стала полем — сплошной электрический разряд. Хорошая фраза: «Бог с людьми играет в кости». А может, не Бог, а Другой, и не в кости, а в очко, и у меня всегда недобор. Помолчу, что-то я устала.
Тоска… Луна зависла над плоской кровлей, и нельзя понять, восходит ли ночное светило или ветер принес этот гигантский безжизненный шар. Вот сейчас заденет за кровлю, подпрыгнет, как мяч, и спрячется за набежавшее облако. Из приоткрытого окна уже тянет весной. Литература…
Меня Игнат может бросить, а детей? Детей он любит. Под научное бормотание телевизора я поняла, что мне надо сделать все, чтобы вернуть мужа. А это значит — умей ждать, будь терпеливой и кроткой.
Он позвонил через четыре месяца, в мае. Голос спокойный, доброжелательный.
— Соня, это я. Прости, что не звонил. Мне было трудно. И еще вот какое дело. Можно я заберу детей на воскресенье? Я их по Москве покатаю, в кафе сходим, в кино… А?
Конечно, первый порыв был — НЕТ! Тебе, видишь ли, было трудно. А нам? Может, мы больны, голодаем. Аське гланды вырезали, Кирюшка гриппом
