Вначале Татьяна Петровна не придала значения задержке, забыли заказать пропуск — бывает. Телефон редактора отозвался долгими гудками, что означало — вышла, сейчас будет. Подождала немного, опять набрала номер. Девятый гудок, десятый… Чья-то рука на том конце подняла трубку и тут же бухнула ее на рычаг.
Татьяна Петровна отыскала в списке на стене телефон секретаря журнала. «Здравствуйте, простите… я хочу узнать…» Звонкий девичий голос с вежливо-раздраженной интонацией тут же поставил ее на место, унизительнее которого быть не может, место просителя, не имеющего права на то, что он просит.
Около бюро пропусков толпились люди. Женщины в окошке в две руки строчили квитки, вписывая в них паспортные данные. По всем четырнадцати этажам здания шел ремонт. Строители и солдаты носили плитку, трубы, радиаторы, придавая печатному центру атмосферу особой озабоченности. Вежливый милиционер смотрел на Татьяну Петровну с полным сочувствием, но ей так и не удалось прорваться через кордон.
Наверное, набери она номер редактора не десять, а сто раз, может быть, и попала бы в святая святых, но, видно, наступила та минута, когда щелкает что-то внутри и… пропади все пропадом, жила я без вашего журнала сорок лет и буду жить, только бы порядки ваши не видеть, голоса ваши забыть!
В метро расплакалась вдруг, и так стыдно стало своих слез. Едут люди, и наверняка у них тоже неприятности, потому что в любом месте — учреждении, больнице, магазине — приспособлен специальный человек, который вмиг испортит тебе настроение, но ведь держатся люди.
А вечером пришли подруги. За обидной утренней сутолокой она совсем забыла, что сегодня вторая пятница. День этот был придуман когда-то в шутку и назван «семинаром по неразрешимым проблемам и борьбе с оными». На гнилом Западе, где, как известно, не дураки живут, есть институт личной психотерапии. Поскольку у нас в этом вопросе тоже отставание, решено было взвалить психотерапию на собственные плечи. Надо проговорить беды. Жаловаться надлежит по очереди, и чтоб грамотный анализ, дельные советы. Обсудили, посмеялись, а потом неожиданно для себя именно во вторую пятницу и собрались. Кажется, был май, и Люська, как существо более решительное, открыла семинар.
— Сегодня жалуюсь я. От меня Сашенька-негодяй уходит…
Это было шесть лет назад.
Конечно, белиберда все это, какой семинар и анализ, если главный «метод защиты от оных» формулируется весьма примитивно: «А пошли ты их…» Дальше непечатное. Но все равно приятно знать, что «в такой-то день и час назначенный», независимо от здоровья и погоды, у тебя соберутся подруги.
— На кухне сядем…
— Ни в коем случае. Бумагу в угол. Люсь, машинку приткни на подоконник.
На столе уже скатерть льняная бабушкина, синие тарелки — остатки сервиза, в центре королем Кларин торт. Люся кроме банок с салатом и пельменей домашних принесла еще пузатую породистую бутыль.
Разлили по рюмкам золотой токай, выпили, повосхищались.
— Где достала? Не вино, пир богов, — сказала Клара.
— Подарок, — Люся «сделала лицо». Для чего возвела глаза, блеснула интригующей улыбкой и передернула плечами. Жест этот, кажется, примитивный, отображал сложную игру чувств, мол, вам ли, девочки, не знать мне цену, уж я-то там отыщу, где никто не найдет.
— Знаю я твои подарки. Взятка небось, — улыбнулась Татьяна.
— Ты на кого батон крошишь? — залихватски отозвалась Люся. — Когда я взятки брала? А подарок от доктора наук. Но «не об етим лай». Танюш, начинай…
С близкими людьми Люся изъяснялась на немыслимом жаргоне, смысл которого состоял в том, чтоб изуродовать язык полностью, снабдить его прибаутками, новомодными пословицами, а иногда и забористой нецензурщиной. Получалось это у нее ловко, весело, с каким-то особым шиком и насмешкой над официальной лажей. Собеседник тут же против воли начинал ей подыгрывать, копировать ее, и всегда неудачно. Надо сказать, что с начальством Люся разговаривала языком МХАТа, подсознательно тоже видя в этом некий протест — против чего, она и сама не знала.
— Плесни еще, — Татьяна посмотрела через вино на горящую свечу. — Ничего особенного у меня не приключилось. Юбку испортила. Хотелось до лодыжек…
— А получилось до копчика, — уточнила Люся. — Ничего, скоро будет опять модно.
— Ты дело говори, — подсказала Клара.
— Живу… Бумагу мараю. Не получается. С публикацией глухо.
Она начала писать, когда со всей очевидностью стало понятно, что на семье и детях надо поставить жирный крест. Было ей тогда чуть за тридцать, работала она в проектной организации. Ей повезло, десятый из ее рассказов был напечатан, а спустя шесть лет произошло чудо — вышел тощий сборник ее прозы. Это событие оказалось роковым, она ушла с работы и «посвятила себя литературе».
Когда ты служишь, а заодно между делом пописываешь, да еще и публикуешься, это очень приятный довесок к твоей человеческой сути. Но когда писание стало источником существования, тут и начались беды. Во-первых, выяснилось, что ее «владение словом» никому не нужно. Она, как говорят,
