– Потрясно. Как ветеран войны, – улыбается Боунс. – А ты?
– Как Лара Крофт, расхитительница гробниц.
– Планируешь надругаться над могилой моей собаки?
– Не надругаться, а исследовать, – с умным видом поясняю я. – Позволишь?
– Ну, раз исследовать…
– Все, все, идите уже, пока не стемнело, – машет руками Фиона. – А я подожду вас тут в компании своей теплой машины и вот этой волшебной кружки кофе.
– Ты не с нами?
– Выкапывать трупы из мерзлой земли? Моя жажда приключений не настолько велика.
В воздухе кружится снег, скупое декабрьское солнце золотит надгробия и выбеленные ветром скульптуры. В церкви звонит колокол. Мелодично, торжественно, так, что дух захватывает. Не музыка, но ее далекий предок – серьезный, величественный, не заботящийся о рейтингах, о месте в хит-параде или успехе на радио. Тот, что пережил миллионы легкомысленных песенок и, вероятно, переживет всю нашу эпоху. Забудутся кантри и диско, канут в прошлое рок и джаз, исчезнут инди и тяжелый метал. И только колокольный звон будет жить вечно, гнездясь на вершинах колоколен.
Боунс ведет меня на пригорок, поросший белыми деревьями и уставленный гранитными ангелами. В молочную дымку кружащегося снега, под раскидистое дерево, цепляющееся посеребренными ветвями за небо. Притаптывает жухлую, оледеневшую траву у подножия ствола.
– Где-то здесь… Ищи четыре маленьких столбика. Ну, или кочки…
Он склоняется и трогает ладонью землю. Я сажусь рядом и разгребаю снег и ломкие, почерневшие листья.
– Кажется, нашла. И вот тоже…
– Вытягивай.
Дергаю столбик, но он, похоже, крепко вмерз в землю.
– Что это?
– Барабанные палочки, – улыбается Боунс. – Ник, наш барабанщик, так и не нашел два комплекта своих «Вик Ферс» [58]. Ну, а Кокс где-то здесь, между палочками.
Убедившись, что вряд ли вытяну палочки из земли, я беру лопату и пытаюсь вонзить ее в землю. Острие лопаты ударяется о твердь с мертвым скрежетом. Черт, это будет долго.
– Вот бы где пригодился горячий кофе Фионы, – ворчит Боунс и забирает у меня лопату.
– Ветеран войны и лопата? Не уверена, что это хорошая идея, – протестую я.
– Разве идея обязана быть хорошей? Плохие идеи – самые интересные, на самом деле.
– Угу, только спину не надорви, – киваю я. – Обратно тебя не потащу. Брошу одного умирать. – И, не сдержавшись, едва слышно прибавляю: – Как ты меня.
Боунс вдавливает острие лопаты в землю и замирает.
– Скай… Я знаю, каково…
– Ни черта ты не знаешь. Боишься навредить мне, ха. А что если хуже уже некуда?
Он молча откидывает в сторону ком земли, который, не рассыпаясь, со стуком ударяется об землю.
– Ты в самом деле уверен, что убил этого щенка тогда в трейлере? Убил любимую собаку?
Еще один ком отлетает в сторону.
– Ладно, давай молчать. Молчать удобнее всего.
– Да, черт возьми, я уверен!
– А что, если наша уверенность – это железная клетка, из которой не вырваться? Которая мешает посмотреть на вещи с другой стороны и увидеть изнанку?
Забираю у Боунса лопату и наваливаюсь грудью на черенок. Злость придает мне сил. Откидываю комья один за другим, пока не становится жарко. Еще один сантиметр мерзлой земли, и лопата с хрустом ломает кость. Присаживаюсь на корточки и достаю из рюкзака маленькую лопатку. Молитвы в моей голове звучат так громко, что я перестаю слышать звуки извне. Что, если я ошиблась? Что, если все это – впустую? Ударяю лопаткой в то место, где виднеются остатки белой шерсти и, по моим прикидкам, должна быть грудная клетка.
«Я археолог, а не осквернитель могил. Я археолог, а не осквернитель могил…»
Затем соскабливаю лопаткой замерзшую шерсть, и под ней показывается ровный ряд желтоватых ребер. Ох, кажется, я переоценила себя. К горлу подкатывает тошнота.
– Давай я, – садится рядом Боунс и забирает из моих рук лопатку. – Что мы хоть ищем?
