начинал вносить разнообразие в монотонность раздражающих звуков.
Вскоре поезд остановился на очередной станции. Затем последовали длительные периоды коротких рывков назад и вперед, таких неопределенных, которые особенно мешают некрепкому сну, после чего в спальный вагон вошли два новых пассажира – мужчина и маленький ребенок. Ребенок был совсем крохой, таким маленьким, что в своем невежестве бросал вызов всем правилам поведения в общественных местах. Он играл по своим правилам, а так как был крайне рассержен и одарен исключительно могучими легкими, то факт его присутствия и эмоциональное состояние, хотя его причина и оставалась тайной, стали очевидны всем. Храп прекратился, и его место заняли приглушенные стоны и ворчание; кашель, казалось, возобновился с новой раздражающей силой, и отовсюду доносилась возня недовольных, но бессильных людей. Занавески сердито отдергивали в сторону, кольца пронзительно звякали о металлические прутья, и нахмуренные лица с горящими глазами и поджатыми губами свирепо смотрели на нарушителя спокойствия, как теперь мы запоздало определили наше прежнее состояние. Новый пассажир, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он упорно продолжал попытки утихомирить ребенка: пересаживал его с одной руки на другую, подбрасывал и баюкал.
Меня очень забавляло раздражение моих соседей по вагону. Сам я не страдал простудой, и поэтому раньше мне мешали издаваемые ими звуки; кроме того, я вернулся в вагон после обеда с клиентами, во время которого мы выпили приличное количество местного вина. Когда у мужчины большая семья – с сожалением должен сказать, что в то время моя первая жена кормила седьмого, – у него вырабатывается определенное безразличие к детским капризам. По правде говоря, он совсем не сочувствует ребенку, приберегая жалость для других людей. Все младенцы зловредны, и естественная испорченность людей, как утверждает древнее проклятие, находит выход в громогласном выражении ими своих чувств.
Признаюсь, что вид плачущего ребенка, особенно сердито плачущего – если, разумеется, он не мешает мне заниматься своим делом, – доставляет мне удовольствие, одновременно вызывая философские мысли, юмористические рассуждения, воспоминания и любопытство.
– О, мистер Хеманз, как ужасно с вашей стороны говорить подобные вещи! – воскликнула ведущая актриса. – Вы же на сам деле не думаете так! Уж я- то знаю, что нет никого, кто любит маленьких детей больше вас и кто относится к ним лучше!
На это рассказчик ничего не ответил, а лишь протестующе поднял руку, с милой улыбкой, и продолжил:
– Этот младенец был особенно ярким представителем своего класса. Казалось, он не чувствует никаких угрызений совести, уважения к родителям, естественной привязанности, и ничто не способно смягчить его злобу. Он вопил, он ревел, он ныл, он орал. В его тоне смешались основные идеи непристойности, сквернословия и богохульства. Он лупил сжатым кулачком по лицу отца, скрюченными пальчиками пытался выцарапать ему глаза, бодал его головой, как тараном. Он лягался, вырывался, извивался, как змея, корчился и бился в конвульсиях с такой силой, что временами от напряжения лицо его становилось почти черным. Все это время стойкий отец просто пытался успокоить чадо, меняя положение и шепча ему: «Ну-ну, малыш!»; «Тихо! Лежи спокойно, детка!»; «Отдыхай, солнышко, отдыхай!» Это был высокий, худой, терпеливый на вид угловатый мужчина с большими грубыми руками и огромными ступнями, которыми он все время переступал, уговаривая младенца, так что и отец, и ребенок ни секунды не оставались в покое.
По-видимому, все это оказывало завораживающее воздействие на большинство мужчин в вагоне. Занавески многих полок раздвинулись, явив множество хмурых лиц. Я тихонько хихикал про себя и пытался скрыть свою веселость, чтобы не испортить развлечения. Долгое время никто ничего не говорил, пока в конце концов один длиннобородый смуглый мужчина с яростными глазами, чем-то похожий на старейшину мормонов, не произнес: «Послушайте, мистер! Что это у вас там за крикун? Ни у кого из вас, парни, нет ружья?»
Со всех полок послышался хор голосов, заявлявших о своем согласии:
«Этого проклятого крикуна следует убить!»
«Воет хуже собак в прериях на полную луну!»
«Когда меня разбудил его вой, я решил, что они опять меня окружили!»
«Ничего, парни, возможно, это тайное благословение. Какая-то беда надвигается на нас в этой поездке, а после такого умирать будет легко!»
«Мне жаль, джентльмены, если она доставляет вам неудобства!» – произнес несчастный отец.
Эти слова были настолько неуместны, что раздался взрыв хохота, от которого, казалось, задрожал вагон. К западу от Миссисипи жизнь суровая, по крайней мере, так было прежде, и идеи соответствующие. Хохот, который прозвучал, был хриплым и грубым, и в тот момент даже худой мужчина почувствовал это. Он только попытался еще крепче прижать девочку к себе, словно стараясь защитить ее от града насмешливых шуточек, раздавшихся после этого.
«Неудобства! О, ничуть! Это самый успокоительный поток сладких звуков, какие я когда-либо слышал».
«Настоящая патока!»
«Умоляю, не будем мешать этому концерту своим сном!»
«Выдай нам еще немного своей музыки!»
«Нет ничего милее дома, где вопит младенец!»
Прямо напротив того места, где ходил взад-вперед мужчина с младенцем, находилась полка с юным великаном, которого я приметил еще в начале вчера. Казалось, молодой человек не замечает всей этой суматохи, но теперь шторки его полки резко раздвинулись, и он, привстав на локте, спросил сердито: «Скажите, а где ее мать?»
