себе!..
– Это мои слова! Он украл их у меня! – всхрапнув, вскрикнула швея.
– Ш-ш-ш! – зашикали слушатели, а трагик сердито взглянул на нее и продолжал:
– …Когда – представьте себе! – входит тот самый горбун в новом, с иголочки, костюме. Мы все попытались сделать вид, что в этом нет ничего особенного, но, как бы мы ни старались, разговор с этого момента все время вертелся вокруг работных домов. Наш добродушный хозяин не говорил ни слова, из чего я понял, что он что-то втайне замышляет. Сначала молодой человек покраснел так, что больно было смотреть, но вскоре подошел к бару и тихим голосом сделал заказ. Потом вернулся к нам, встал и произнес нечто вроде речи: «Джентльмены, я хочу, чтобы вы все распили со мной чашу пунша. Сегодня у меня счастливый день, и я хочу, чтобы вы, такие славные люди, позволили мне выразить вам благодарность. Вы сделали для меня больше, чем, очевидно, сами понимаете: разрешали мне приходить к вам, делить с вами веселье и черпать вдохновение в вашем остроумии. Я остро чувствую все, что вы только что говорили насчет работного дома. Никто лучше меня не знает, насколько это все правдиво. Но я кое-чем ему обязан, нет, я в большом долгу перед ним. Он приютил мою мать в беде и давал мне кров в юности. Он дал мне образование и таким образом дал мне шанс, которого я иначе мог бы не получить. Я действительно ему благодарен, пусть жизнь любого работного дома скудна, если не сказать больше, и мало света проникает в его тусклую, печальную обстановку. Я хотел жизни, отличающейся от нее, и вот однажды услышал, как кто-то рассказывал о вас и о ваших веселых вечерах здесь. Я зарабатывал не очень много денег, но школа, которую прошли мы с матушкой, научила нас довольствоваться малым, и я мог каждую неделю откладывать необходимую сумму, чтобы оплачивать мои расходы в этом заведении. Моя дорогая мать этого хотела. Она обычно ждала меня, пока я не возвращался домой после визита сюда, и, перед тем как лечь спать, я рассказывал ей всё о вас и пересказывал многие умные вещи, которые слышал в этих стенах. Потом, используя ваши мысли и сравнивая их с тем, что я уже знаю, я осознал, что смогу приняться за пьесу, которую мне давно хотелось написать. Вы дали мне материал! Вы дали мне вдохновение! Вы дали мне надежду! Как жаль, что вы не можете понять всей глубины благодарности в моей душе. Мою пьесу завтра начнут репетировать в Королевском театре Лондона, и я должен быть там, чтобы помогать режиссеру. Только вчера я получил немного денег за рассказ, и вы видите меня в первом в моей жизни хорошем костюме. Я рассказываю вам все это потому, что вы были так добры ко мне, и теперь я хочу, чтобы вы все – каждый из вас – почувствовали, сколь многим я вам обязан. Эту сорочку, которая на мне, сшила моя мать. Она выстирала и выгладила ее для меня, и как же я был тронут, когда собирался сюда сегодня, а она принесла ее мне и сказала: “Мальчик мой, я не могу пойти с тобой, но хочу, чтобы ты чувствовал, что я рядом. Каждый стежок на этой сорочке сделан с любовью и надеждой, и ты должен это чувствовать, не важно, думаешь ли ты об этом, или нет”. Это она посоветовала мне прийти сюда сегодня и поблагодарить вас всех, мои добрые друзья; достойно закрыть дверь в прошлую жизнь и взять с собой, если удастся, в жизнь новую часть тех добрых чувств, которыми вы меня так щедро одарили».
Он казался растроганным, в глазах его стояли слезы. Хозяин принес пунш, и, так как за него платил юноша, нам пришлось, конечно, выпить за его здоровье. Потом наш добрый хозяин встал и сказал, что тоже поставит нам чашу пунша, чтобы мы могли попрощаться с нашим другом. И его пунш мы тоже выпили. Потом хозяин подошел и шепнул мне, чтобы я заказал еще одну чашу пунша. «Я не возьму с вас за нее денег, – сказал он. – Позаботьтесь только, чтобы его светлость выпил побольше; я хочу расквитаться с работным домом!»
По всей нашей веселой компании пролетел шепоток, что наш юный друг сегодня должен надраться как следует. И он надрался. Он явно не привык к такому количеству спиртного, и после первых стаканов его нетрудно было уговорить выпить еще. Помню, бедняга все время напоминал нам, что должен успеть на поезд до Лондона, отправляющийся в четверть девятого утра, и показывал свой билет.
Когда молодой человек окончательно опьянел, мы все вместе уложили его в постель в одном из номеров «Веселой девы». Но перед тем как уйти, мы лишили лоска его новый костюм. Смею сказать, что мы действовали несколько более грубо, чем было необходимо, но было так забавно думать о том, как бедолага проснется с головной болью и увидит, что его новая одежда порвана и прожжена насквозь, проткнута перочинным ножом, заляпана чернилами и свечным салом. Под конец мы засунули его сорочку в дымоход и повозили ее по полу, после чего она приобрела очень живописный вид. Когда мы уходили, наш добросердечный хозяин со смехом заметил: «Когда господин Работный Дом увидит свою одежду, он почувствует себя, прямо как в старые времена».
Что ж, наша маленькая шутка все же не получила завершения. Разумеется, мы хотели, чтобы юноша опоздал на свой поезд, но, очевидно, рано утром его мать пришла за ним и узнала от служанки, где он. Наш добрый хозяин все еще спал, поэтому никто не помешал женщине войти. Думаю, она вовремя посадила сына на поезд – у него ведь не осталось ни гроша после того, как он заплатил за свою чашу пунша.
Я слышал от одного актера труппы Королевского театра, что наш герой явился туда в ужасном состоянии. Должен признать, у него хватило смелости, и он готов был продолжать свою работу, хоть и выглядел как пугало, но по какой-то несчастной случайности администратор Грандисон вовремя увидел его, увел к себе в комнату, заставил умыться и дал кое-какую одежду.
Во всяком случае, юноша больше никогда не возвращался в Уиган. А сейчас – посмотрите, разве это справедливо? – этот выскочка из работного дома богат. Говорят, у него больше ста тысяч фунтов, его жена и мать разъезжают в каретах, в то время как такие гении, как я, вынуждены ютиться в лачугах вместе с театральными бездарями! Фу! – и трагик утопил в стакане с пуншем остаток своего глубокого возмущения.
Некоторое время в вагоне стояла тишина; мужчины курили, женщины потупили глаза себе в подолы платьев. Первым нарушил молчание машинист.
