– Стоп. Здесь в момент смерти был кто-то еще? Верней, спросим иначе: здесь МОГ быть кто-то еще?
– Дверь одна, засов был заперт изнутри, снаружи недоступен, – констатирует следователь сухо, скрипуче. – На всех окнах – решетки, они не повреждены.
– То есть покойный закрылся изнутри и покончил с собой, так?.. Или есть варианты?
– Пока вариантов нет, – говорит Сан Дмитрич, с силой наступая на «пока», и продолжает. – Мы опросили печатников. Двое из них знали редактора. Это был депрессивный мужик, любил, значит, о судьбах народа поспорить и коньячку в кабинете выпить, иногда утром. Но помимо судьбы народа, у него все хорошо было. Платили неплохо, начальство любило, несмотря на коньячок. В пятницу он уходил довольно поздно, но люди еще оставались. Так он, значит, с кем-то попрощался, с кем-то пошутил, кого-то по плечу хлопнул.
– А на следующий день, – дополняет Дим, – вдруг решает отрубить себе руки и мучительно умереть от потери крови. Не сходится, да? Вы об этом?
Следователь кивает:
– Мы установим, как можно было запереть засов снаружи.
– Не установите, – уверенно и уныло говорит Дим. – Ведь на теле нет других повреждений? Синяков, ссадин, ушибов? Нет?
– Нет.
– А ключ, которым отпер цех Березин, – его где нашли?
– Вон там, на столе, – хмуро отвечает Сан Дмитрич. Он понимает, куда клонит ладья, и я понимаю.
– Откуда ключ взялся? У редактора ведь не было своего ключа от цеха?
– Нет. Запасной набор ключей от типографии хранился в редакции. Оттуда его и взял Березин.
– Вот видите. Жертва надевает парадный костюм, приезжает в офис, берет ключ от типографии, отпирает, включает питание, заклеивает кнопки гильотины, сует руки и жмет педаль. Вы правда верите, что кто-то смог силой заставить его проделать все эти действия, и при этом не оставить ни ссадин, ни синяков на теле?
– Полной медэкспертизы еще не было, – отрезает следователь. – До нее все это – пустые домыслы. Возможно, есть ссадины под одеждой. Возможно, в крови психотропные средства.
Я переглядываюсь с Димом. Мы оба уверены, что не было никаких психотропных – мы бы увидели их в посмертной маске, в эмофоне.
Спрашиваю:
– Сан Дмитрич, а что за дети на фото?
– Не установлено. Но у жертвы нет детей, а в пятницу этой фотографии здесь не было – печатники помнят.
Мы обходим остальное пространство цеха, поочередно осматривая агрегаты, столы, кипы материалов, шкафы с краской. Все серо, неважно, ничто не бросается в глаза. Видим ключи на столе – это массивная связка с несуразной бляхой в виде медведя. Наверняка огромный брелок был выбран специально, чтобы ключи нельзя было забыть в кармане и случайно унести домой. Видим окна: это узкие щели, прижатые к потолку полуподвала.
– Разве через такое окно можно с улицы рассмотреть тело?
– Можно, если внутри горит свет.
– А сегодня с утра он горел?
– Горел.
Сан Дмитрич добавляет, размышляя вслух:
– Меня особенно занимает эта надпись – «ничтожество». Каким предметом она нанесена? Вероятно, в цеху осталась грязная кисть или тряпка. А если писалось пальцем, то в штрихах надписи будут фрагменты отпечатков. Жду экспертов.
Дим говорит:
– Сан Дмитрич, не ожидайте многого от этого «ничтожества». Это окажется обычная типографская краска, маджента, и писал, конечно, покойник. На пальцах его рук вы найдете частицы краски.
– С чего ты взял?
– Убийца, будь убийца как таковой, писал бы кровью жертвы.
– Э, стой. Тогда стало бы ясно, что написано после смерти, и уже не вышло бы представить дело самоубийством.
Дим морщится.
– Полноте! Вы верите в убийство, так? Психопат, который растерзал жертву в духе средневековой инквизиции, да к тому же изобрел способ проходить сквозь стены – по-вашему, этот маньяк отказал бы себе в роскоши написать слово кровью? Да черт с ней, с иллюзией самоубийства! Трюк с запертым засовом и так дает настолько железобетонное алиби, что убийца мог внутри хоть свой паспорт оставить!
Сан Дмитрич зыркает на Дима холодно и даже свирепо.
– Ну и что же, по-твоему? Он с собой покончил? Идем по домам?
– Я этого не говорил.
