Сан Дмитрич уважительно кивнул:
– Хорошо сработано. Надеюсь, вы своих пальцев здесь не понаставили?
– Обижаете! Мы ничего не трогали. Поиски – ваша парафия.
– Вот и ладно, – согласился следователь и кивнул помощникам: – Ребята, приступайте.
21 мая
Я вернулся домой уже за полночь. Хотелось спать, но ложиться было тревожно. Казалось, за время моего сна произойдет еще сотня важных событий, и все они грудой свалятся на голову утром.
Сварил чаю и взял из холодильника пару заварных пирожных. Хотя я ничего не ел со времени пикника (который был, кажется, неделю назад), но голода не чуствовал – наверное, из-за эмоциональной усталости. Сладости хотелось просто как успокоительного: вкус пирожных с чаем – это такая привычная, неотъемлемая черта моей родной реальности. Ну, той реальности, где шашлыки, Бетси, проективные методики, весенние грозы и ссорящиеся соседи за стеной.
Вышел на балкон. Чай приобрел аромат липового цвета. Пирожные с привкусом ночного воздуха оказались еще слаще. Во дворе на лавке шумно шепталась какая-то парочка. Вероятно, они горячо любили друг друга, но было негде. Мне хотелось расслышать хоть часть их слов, чтобы занять этим свои мысли. Но в шепотном шорохе слова не различались, и мысли снова соскальзывали к квартире покойного редактора – как в воронку.
Три часа обыска прорисовали личность несчастного во множестве черточек. Березин был кандидатом наук, лингвистом с красным дипломом Львовского университета. Страстный любитель литературы от Лермонтова до Коэльо. Нашлись и книги современных украинских авторов, некоторые с автографами писателей. Сам Березин тоже пописывал – осторожно, больше в стол. Мы отыскали целую кипу черновиков рассказов и статей. Юношеские, поспешным студенческим почерком – в основном, о любви. Поздние, распечатанные на принтере – в основном об изломанных человеческих судьбах. Стиль изложения был под стать квартире: педантичный, изобилующий деталями, но и болезненный, с надрывом.
Нашлись альбомы с фотографиями – в основном, старыми, студенческих лет. Березин был парнем щуплым и бледным, с поэтической тоскливой загадочностью во взоре – как раз таким, каких обожают романтически настроенные девицы. На групповых фото он обычно оказывался с краю, на парных приобнимал за талию девиц: чаще черненькую в очках или кудрявую шатенку. Был Высокий Замок, скульптура Дианы на Площади-Рынок, тенистый парк при университете, узкие мощеные улочки. Лица на фотках почти всегда улыбались, солнце, как правило, светило. Кажется, его юность прошла счастливо – в душевных терзаниях и сладких томлениях, среди средневековых львовских домиков.
Встречались также школьные карточки, еще черно-белые. Тщедушный Ивасик носил очочки и огромный ранец. Похоже, его нередко били. Пятеро детей – тех, с фото на кожухе гильотины – в детском альбоме не встречались.
Нашлись всевозможные дипломы и грамоты – умненький Березин нередко что-то выигрывал, где-то занимал, чего-то удостаивался. Нашлись и киевские фото последних лет – большей частью корпоративные, из редакции.
Но из двадцати лет между выпуском из университета и переездом в Киев не сохранилось ничего: ни фото, ни писем, ни документов. Семь лет назад Иван Березин прибыл в столицу и почти сразу купил квартиру – в спальном районе, но двухкомнатную, не тесную. Первый год не работал нигде, потом устроился в редакцию. Там продолжил писать, умничать, удостаиваться; начал рассуждать о человеческих судьбах и попивать коньячок. Но что происходило в его жизни до Киева – оставалось загадкой, вроде как белым пятном. А может, темным.
Мы также нашли несколько записных книжек – в памяти телефона, КПК и на бумаге. Завтра – то есть, уже сегодня – ребята из следственного отдела должны начать прозванивать все это. Но я был почти уверен, что все контакты окажутся либо уже киевскими, либо еще детскими, львовскими. Также я не сомневался, что записи в трудовой книжке Березина начинаются и оканчиваются редакцией «Души». Возникало подозрение, что пятна неизвестности в жизнях Березина и Катерины совпадают, имеют нечто общее. Легко предположить, что и пятничный гость в квартире редактора – пришелец из той же неизвестности.
Было уже почти два. Я, наконец, улегся в постель и на удивление быстро уснул. Снилась львовская Катедра, в которой играл орган.
…А в шесть пятнадцать меня разбудил звонок. В сонной одури протирая глаза ладонями, я отыскал трубку и промямлил свое «алло». Звонил не Дим, а сам капитан Прокопов.
– Владимир? Доброго утра. Значит, бери ручку и бумагу, записывай адрес.
Я нашел чем и на чем нацарапать, он продиктовал.
– Значит, по этому адресу ты нужен ровно через час. Приезжай.
– А… Сан Дмитрич, что за адрес-то?
– Дом брюнета на темно-серой «Шкоде».
Вопросы отпали, сонливость испарилась. Я попрощался и кинулся умываться, собираться, кипятить кофе. Включил радио, там играла древняя-древняя «Ария», и мне вспомнилось: люди – нехитрые механизмы.
В четверть восьмого я подрулил к названному дому. Шел уютный, флегматичный дождь.
Меня ждали трое: Сан Дмитрич, его помощник старшина, и Дим. Следователь заговорил сразу:
