происходящее. А потом, когда дело обернулось трагедией, он постарался забыть все. Для этого сменил город и сжег черновики и фотографии.
– Звучит обоснованно. Только почему он не сжег то фото, которое было на месте смерти?
Дим широко и плотоядно улыбнулся.
– Потому, Владя, что это фото принадлежало не ему! Его принес некто, кто хотел напомнить Березину о его вине! Это и есть тот фактор! Точней, часть его.
– Думаешь, Малахов?
– Видишь ли, Малахов не удивился, когда Сан Дмитрич показал ему карточку с детьми. Не было ни капли интереса (в отличии от фоток Петровской). Этому может быть два объяснения, одно из них таково: Малахов заранее знал, что мы ему покажем эту карточку, а знал он как раз потому, что сам дал ее Березину.
– Но второе объяснение проще: он ничего не знал ни о фото, ни о детях. Только…
– Только зачем-то оговорился, что не видел этих детей ДЕТЬМИ. Зачем?
– Затем, что он мог их видеть уже взрослыми, тут адвокат высказалась вполне логично.
– Владя, Малахову и его адвокату стоит бояться только тех фактов, которые мы сможем доказать. Он оговорился на случай, если мы сможем ДОКАЗАТЬ его знакомство с кем-то с того фото и обвиним во лжесвидетельстве. А значит, в числе его близкого окружения: родственников, друзей, коллег – есть некто, похожий на кого-то с фотографии!
– Гениально, Ватсон! – Воскликнул я с восхищением, лишь отчасти наигранным. Затем задумался. – Постой… Березин чувствует себя виноватым. И раз уж это фото – последнее, на что он смотрит перед смертью, то вина, вероятно, перед кем-то из детей на карточке.
– Логично.
– Мне кажется, так сильно терзаться виной Березин мог только в одном случае: если был виновен в смерти.
– Ну, необязательно прямо виновен…
– Да, может быть, косвенно. Но суть в том: человек с фото, которого, возможно, узнал Малахов, – сейчас мертв.
– Пожалуй. Думаешь, ребенок Малахова?
– Тогда он должен был обзавестись потомством лет в восемнадцать.
– Отчего же, бывает и так в наше бурное время. Впрочем, ты прав, скорее, младший брат.
– Или ребенок близкого друга.
– В любом случае, очень неплохо бы узнать возраст фото. Значит, звоню Сану Дмитричу – узнаю об экспертизе.
Дим взял трубку. Я сел на подоконник и выглянул в раскрытое окно. Шумели машины, был полдень. Шел примерно сороковый час от смерти Ивана Березина. Ощущение чужой колеи все усиливалось.
* * *
У эксперта были длинные засаленные волосы и неаккуратная бородка, сросшаяся с усами. В левом ухе торчала безразмерная серьга, черная футболка скелетисто провисала на тощих плечах. С футболки взирал черно-белый Че Гевара в кепке. Весь вид эксперта даже не говорил, а орал о том, что перед нами – креативная личность, свободный творец, что подлинное предназначение его – днями спать, ночами дымить «кэмелом» перед тридцатидюймовым монитором в элитном дизайн-бюро, одним росчерком светового пера создавать логотип, над которым клиент благоговейно выдохнет: «Бомба!..», а потом на неделю уходить в творческий кризис и посылать всех матом. Злая судьба, однако, уготовала ему роль штатной шестеренки в механизме судебно- технической экспертизы, и единственным сходством желанной участи с участью реальной оказался большой экран.
На экране сейчас светилась многократно увеличенная, профильтрованная, избавленная от шумов и бликов фотография пятерых детей. Три мальчика, две девочки. Возраст – пожалуй, от одиннадцати до тринадцати. Аккуратненько одеты и от того слегка безлики: мальчики в брючках и рубашечках, девочки – в темных юбках и белых блузах. Первая ассоциация, возникающая при взгляде на них, – школьный класс на линейке перед летними каникулами. Однако детей слишком мало, а форма не похожа на школьную. Если приглядеться, то это и не форма, собственно, а просто строгая одежда, подобранная примерно в одном стиле: светлый верх, темный низ. Да и лица детей далеко не столь радостны, как можно было бы ожидать в преддверии лета. Все улыбались – это да, но улыбались неисправно.
«Улыбнитесь, детки!» – сказал им фотограф, и они механически, отлажено растянули губы, но продолжали думать каждый о своем. Худенького парнишку в очках раздражало соседство с девочкой, он старательно сохранял воздушный зазор между собой и ею. Высокий рыжий мальчик только что толкнул темноволосого, а тот не успел дать сдачи, и рука осталась напряженной. А кучерявую нимфетку с острым носиком ждало нечто неприятное – наказание, быть может – и ее взгляд был рассеян, тревожен.
«Поплотнее станьте» – попросил фотограф. Дети послушно придвинулись друг к другу, и руки вытянулись по швам, чтобы избежать касаний с соседом. Дети отнюдь не были дружны, среди них бытовала и зависть, и ненависть, но нежелание фотографироваться отчасти объединяло их.
«Ну что ж вы! По-человечески встаньте! Сюда смотрите!» – прикрикнул учитель, или кто-то вроде того. По его приказу маленькие человечки, наконец, посмотрели в объектив неприязненно приветливыми взглядами. Кудряшка подмигнула, рыжий склонил голову набок, словно со вниманием. Эти подростки
