К тому, что я, как когда-то умирающий Фаренгейт, лежу сейчас среди цветущих кальварий. И тоже собираюсь умереть.
Цветы густо покрывают холм. А тот находится в Раю. Может быть, я уже умер? Живым ведь в Рай попадать не положено… Может, и так, умер и не заметил, не знаю.
Ничего я теперь не знаю…
* * *Сколько раз я представлял, как встречусь после разлуки с близняшками, прокручивал в мыслях разговор с ними… Не мог представить лишь одного: наша долгожданная встреча пройдет вообще без слов… Без единого. А уж чем она завершится, и в страшном сне бы не привиделось.
Они смотрели на меня… Никогда я видел таких лиц и таких взглядов у своих дочерей. Казалось, что паскудник Плащ их подменил, нашел двойников (хотя где таких найдешь?), тщательно загримировал… И эти двойники чувствуют, что я сейчас догадаюсь о подмене, – и оттого боятся и ненавидят меня.
Затем я понял, что мои немота и неподвижность отнюдь не результат волнения… Они внешние, навязанные мне извне.
Никогда и ни в каком виде Мариша и Аня не применяли против меня свои аномальные способности.
Никогда…
И что мне оставалось? Только взгляды, только мимика, и я… Ничего не сделал. Все исчезло.
Я ничего не видел, не слышал, не чувствовал. Но не испугался – мысли и эмоции тоже все испарились. Питер Пэн знал, что он есть, – и только.
Продлились тьма, тишина и безмыслие очень недолго. А потом словно засветился экран в темном кинотеатре и начался фильм. Не думаю, что я видел его глазами, наверняка образы транслировались прямо в мозг.
Сюжет был мне знаком. Хотя я многое бы отдал, чтобы его забыть.
Но Авдотья Лихтенгаузен, главный гипнолог Вивария, не обнадежила: никогда не забудешь, Петя, в памяти осталась зарубка с Гран-Каньон размером… Всю жизнь будешь помнить, до самой смерти.
А помнил я вот что…
* * *Я вернулся в Надино – не доехав до Вивария, с полдороги, вернулся несколько неожиданно даже для себя…
Загнал внедорожник во двор – и увидел стоявшую там машину Эйнштейна.
Ну и что он позабыл у меня на ночь глядя? Ночь, конечно, наступила только по часам, солнце садилось и все не могло сесть… Но разве это повод для неурочных визитов?
Близняшки сидели на скамейке, и что-то нехорошо сжалось у меня в груди. Отчего они так взволнованы и встревожены? Почему не спят? О чем думает Натали?! Позабыла все на свете за ностальгической болтовней с Эйнштейном?! Сейчас пробкой вылетит отсюда, лысый засранец! Рука у меня тяжелая, и не посмотрю, что начальник!
Девчонки поспешили мне навстречу. Я даже не стал их ругать… Какой с них спрос? Я стремился в дом, там найдется, с кого спросить…
Хотел пройти дальше, они не пустили. Преградили путь в узком месте, не обойти. Что такое… Они заговорили хором: папа, не ходи, нельзя, мама заболела, заразилась от дяди Ильи, ты тоже заразишься!
Та-ак…
Не задавая дальнейших вопросов, я протиснулся между дочерьми и стеной дома… Сейчас придет добрый доктор Питер Пэн и всех там вылечит, не бойтесь, малышки, у меня иммунитет к заразе…
Но они схватили меня за ноги, буквально повисли, едва освободился… Все окна в доме были темными, лишь в примыкавшей оранжерее горел свет. Минуя крыльцо, я пошел туда и увидел: здоровенное пятно света падает на траву, оно исчерчено темными тенями оранжерейных растений… Но одна тень слишком подвижна и слишком велика, чтобы ее могли отбрасывать представители флоры… Наверняка не обошлось без лысого и носатого представителя фауны.
Я угадал… Но лучше бы ошибся. Лучше бы сломался «Лендровер» и я застрял бы на дороге, не доехал… Лучше б я его разбил… Все что угодно, лишь бы не увидеть сплетения двух голых тел в окружении ветвей и листьев…
Поздно.
Не переиграть.
И на обман зрения не списать, все слишком явно, очевидно – и до крайности отвратительно…
Я пошагал обратно к машине.
Механически, тупо, как робот, из памяти которого стерли все программы, кроме единственной, самой простенькой: шаг, шаг, шаг, левой, правой, левой, правой…
Эмоция тоже осталась одна: брезгливое, на грани рвотного позыва, омерзение. Словно поднял крышку с тарелки, где должно быть любимое, давно не пробованное, долгожданное блюдо, а там дерьмо. Свежее и люто воняющее.
