тяжелого ботинка с хрустом подцепил челюсть бандита, рванул вверх. Тело дернулось вслед рванувшейся вверх голове, а затем, опав на пол, замерло в мертвой неподвижности. Чужак некоторое время стоял истуканом, после чего четким, словно заученным, движением сел на койку, находящуюся за его спиной. Заключенные некоторое время смотрели на замершую неподвижно фигуру, после чего стали медленно и осторожно, с оглядкой, по одному, расходиться по своим местам, при этом стараясь обходить койку с сумасшедшим убийцей как можно дальше. Некоторое время чужак привлекал всеобщие взгляды, но потом стало скучно смотреть на неподвижную фигуру и внимание заключенных переключилось на вылезшего из-под лежака и забившегося в угол последнего из оставшихся «шакалов». Было забавно смотреть, как тот трясется мелкой дрожью, выставив перед собой руку с осколком стекла, бывшим оружием «Лошадиной морды».
Осознание самого себя как личности пришло рано утром. Мрак камеры стал только рассеиваться под напором пробившихся сквозь строй толстых металлических прутьев на окнах, еще бледных, не налившихся силой, утренних лучей восходящего солнца.
Приподняв голову, я огляделся по сторонам. Увидев окна с решетками, ровные ряды нар с раскинувшимися на них людьми, услышал их храп и сонное бормотание и понял, что нахожусь в тюремной камере. Проснувшаяся память услужливо нарисовала нападение на нас грабителей в первый день приезда в Нью-Йорк, но потом шли невнятные, никак не связанные между собой, воспоминания, словно принадлежавшие другому человеку. Они были похожи на фотографии, сделанные другим человеком, который дал мне их посмотреть, при этом никак не комментируя. Там был дом, находившийся у воды. Маленькая девочка Луиза. Хмурый мужчина со щетиной недельной давности – ее отец. И работа, которой я занимался. Рубка дров, кормление свиней, починка крыши. Вдруг в памяти всплыла совсем другая картина, отличная от остальных. Двое мужчин пытают третьего, этого со щетиной, хозяина дома, затем они резко поднимают головы и смотрят на меня. Один из них, палач, имел бледное, четко очерченное и решительное лицо. О злобе и насилии говорил его взгляд, полный дикой злобы, а также глубоко залегающие морщины возле рта и глаз. Другой был маленького роста, с мелкими чертами, глазами пуговками и безгубым ртом. Его лицо было последним моим воспоминанием, и как я ни старался вспомнить что-либо еще, мне это не удалось. Я сел и тут же уловил взгляд человека. Осторожно повернул голову. На соседнем топчане лежал мужчина, лет сорока, с худым, узким лицом, вот только взгляд у него был цепкий и хитрый. Какое-то время он смотрел на меня, словно не знал, говорить ему или нет, но потом все же тихо и осторожно спросил:
– Выспался?
– Как я здесь оказался?
– Так ты ничего не помнишь, Джон Непомнящий Родства. И то, что…
– Кто ты и почему так меня называешь? – перебил я его.
Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги, затем потер переносицу пальцем, наверно, он так всегда делал, когда ему требовалось подумать.
– Тебя так прозвали люди, потому что ты ничего не помнишь и никого не узнаешь, а меня зовут Сэм Морган, – после чего, с еле заметной запинкой, добавил: – Я вор.
– За что я здесь?
– Как я слышал, ты находишься под следствием, так как тебя задержали непосредственно на месте преступления. Статья у тебя тяжелая, Джон. Убийство при отягчающих обстоятельствах. Пока ты был… не в себе, тебе не предъявляли никаких обвинений, но теперь… – и вор сделал многозначительную паузу. – Труп со следами пыток есть, а убийц не могут найти, поэтому для следователя ты тот самый человек, на которого можно будет повесить дело. Он обязательно попытается выбить из тебя признание. Так что все теперь зависит от тебя.
Я задумался над своим положением, при этом мысленно перебирая свои отрывочные воспоминания раз за разом, в поисках каких-то особых деталей, но их было настолько мало, что я снова обратился за помощью к Моргану.
– Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.
Тот отрицательно покачал головой и сказал:
– Извини, парень. Все, что знал, я тебе уже рассказал.
Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, которые остались у меня в памяти. Морган некоторое время думал, а потом тихо сказал:
– Знаешь, Джон, никому другому я бы и полсловечка не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что… Самого Доббинса я немного знал. Он занимался продажей краденого. Вот через это дело я на него и вышел. Ну и понятное дело, поинтересовался у своих, что он за человек, и мне осторожно намекнули, что лучше с ним не связываться. Оказалось, что он еще был наводчиком в одной шайке. Верховодит в ней Кокни Уорд. Как мне сказали, ему что палку настругать, что человека – все едино. Того маленького, про которого ты мне сказал, с глазами-пуговками и безгубым ртом зовут Том Маисовая Лепешка. Он их любит до безумия. Третий из их шайки – Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки, даже когда со шлюхами балуется.
Неожиданное возвращение памяти и речи очень обрадовало моего следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя временная потеря памяти – не что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе методики его допросов лежали удары дубинкой. В четвертый раз было все по-другому, и вместо обычных выражений типа «ты мне все, подлец и подонок, расскажешь, а иначе я тебя…» и злобы в глазах он недовольно и устало посмотрел на меня, а потом ткнул пальцем в бумагу, лежащую перед ним на столе.
